ПАПАПА (Современная китайская проза)

С того дня достаточно долго старик и пёс жили спокойно и размеренно, и не было в их жизни ни особых радостей, ни особых волнений. Несколько десятков крысиных нор, которые были на их поле, старик и пёс раскопали так, что они стали похожими на глиняные кувшины — горлышко узкое, тулово большое, а стенки отвесные. Стоило крысе запрыгнуть внутрь, обратно ей уже было никак не выбраться. Каждый вечер старик отыскивал на поле десяток кукурузных зёрен и толок их. Ночью он их варил, и как только по округе разносился соблазнительный аромат золотистой варёной кукурузы, ставил отвар в углубление и преспокойно отправлялся под навес отдыхать в прохладе. На следующий день в ямке неизменно оказывалось несколько, а иногда даже больше десятка крыс, издававших бледный жалобный писк.

Этого хватало, чтобы питаться день, а то и два. Ежедневно старик ходил к роднику и приносил два ведра воды. Время текло, словно спокойная река без волн и водоворотов. Стебель кукурузы тоже жил припеваючи в своём огородике из циновок, и, спустя полмесяца после того, как появилась метёлка, он вдруг раздулся, и взору открылся похожий на большой палец руки початок. В свободное время старик часто разговаривал с псом возле початка. Он, например, спрашивал: «Слепыш, скажи, как думаешь, завтра он вырастет размером со скалку?» Пёс, чувствуя, что старику всё это доставляет удовольствие, облизывал ноги хозяина. А тот, поглаживая собаку по спине, отвечал: «От завязи кукурузного початка до сбора урожая должен пройти один месяц и десять дней, где ему за одну ночь вырасти!» Иногда хозяин ставил вопрос по-другому: «Слепыш, гляди, почему это початок всё ещё толщиной с указательный палец?» Пёс шёл к початку. А старик смеялся: «Ты же слепой! Как ты можешь увидеть? Этот початок уже давно толще моего большого пальца!»

Однажды, вернувшись с полными вёдрами и полив кукурузный стебель, старик вскопал поле, но не нашёл ни одного зёрнышка. Тут он заметил, что початок выпустил рыльца. Молочно-белые, они светились на конце початка, словно нежный пушок на голове новорождённого. Мгновение старик стоял неподвижно, а затем, рассмеявшись, произнёс: «Урожай скоро созреет! Слепыш, ты видел? Урожай скоро созреет!»

Не услышав ответа, старик огляделся, разыскивая взглядом пса. Тот стоял на краю оврага и жевал содранную накануне вонючую крысиную шкурку, от которой отлетали клочки шерсти. Старик возмутился: «Слепыш, грязная же!» Пёс молча подковылял к вырытой для крыс ямке. Когда старик подошёл к ней, он обмер. В ловушку попал всего один маленький грызун. Это была худшая добыча за последние полмесяца. Позавчера было поймано пять крыс, вчера — три, и вот сегодня — всего одна. В тот же день старик отправился на другой склон и выкопал там несколько ямок. В каждую из них он положил по несколько кусочков зёрен. Но когда на следующий день он отправился собирать добычу, то заметил, что в половине ловушек было совсем пусто, а в остальных — всего по одной-две крысы.

Больше в одну ямку не попадалось несколько, а уж тем более десяток крыс. Прошли те полмесяца, когда было вдоволь воды и крысиного мяса. В тот день, когда не удалось поймать ни одного грызуна, старик в одиночку поднялся на вершину горы. После взвешивания с каждым днём тяжелевшего солнечного света у старика, стоявшего на горе лицом к безжалостному светилу, зародилось чувство страха. Через мгновение оно разрослось и превратилось в огромное дерево, корни и ветки которого опутали всё вокруг. Старик поймал одну крысу, вернулся на свой участок, снял с неё шкуру и сварил. Затем он завернул её в кусок ткани. Легонько похлопав пса по голове и наказав ему сторожить поле, он отправился в путь.

Старик брёл куда глаза глядят и через некоторое время, обогнув пять деревень, поднялся, наконец, на самую высокую гору. Взглянув солнцу в глаза и взвесив на руке его лучи, он тяжело вздохнул и присел в тени под скалой отдохнуть. Склоны скалы были крутыми, словно стены, и не могли удерживать опалённые солнцем кусочки земли, которые время от времени дождём сыпались вниз с обрыва. Сухие трещины сетью покрывали склон. Взглянешь вдаль — извилистый горный хребет без конца и края будто усыпан большими и маленькими очагами пожара, яркими и испепеляющими. Удерживать взгляд было невозможно — в уголках глаз появлялась обжигающая боль.

Старик посидел мгновение в раскалённой тёмно-жёлтой тени под скалой, достал из кармана свёрток и открыл его. Свежее и молодое крысиное мясо, которое сразу после варки было красным и блестящим, словно половинка редиса, по прошествии всего лишь нескольких часов стало грязно-серым, как кусок чёрной глины. Старик поднёс мясо к носу — ничего не осталось, лишь серое зловоние с лёгкой примесью белого запаха плесени. Старик большую часть дня провёл в пути и нестерпимо хотел есть. Оторвав крысиную лапку и собираясь отправить её в рот, он вдруг заметил на ней несколько белых блестящих точек, походивших на крупинки риса. Он содрогнулся и хотел было выбросить кусок, но, замахнувшись, притянул руку к себе.

Старик зажмурил глаза, широко открыл рот и поместил в него голову и тельце крысы, сразу откусив две трети от тушки. Затем он через силу сделал несколько жевательных движений и отправил мясо в желудок. Ещё укус — и старик доел крысу.

Открыв глаза, он увидел, как прямо перед ним на обожжённую землю упали две блестящие личинки мух и через мгновение полностью засохли.

На своё поле старик вернулся уже с сумеречной тьмой на плечах. Всю ночь он провёл возле кукурузного стебля, не сомкнув глаз. Как ни ласкался к нему пёс, старик сидел, не проронив ни слова. Он смотрел на небо, смотрел на стебель — рыльца на початке уже начали краснеть. С наступлением рассвета старик вдруг поднялся и отправился в деревню.

Повсюду была безграничная пустота и безмолвие. Слепой пёс прошёл за хозяином несколько шагов, но вернулся обратно и лёг у кукурузного стебля, чтобы защищать его до самого конца.

Пёс ждал возвращения хозяина.

Старик вернулся в полдень. Он прикатил из деревни огромную тёмно-коричневую бочку и поставил её возле стебля. Затем сходил на гору и поймал там большую крысу. Свернув ей шею руками, он принёс её под навес и там разделал ножом. Скормив шкуру Слепышу, себе он потушил крысиную кровь и сварил мясо. Съев кровь, старик завернул мясо и, повесив на плечо коромысло, снова отправился в путь.

Старик решил набрать полную бочку воды.

Он подсчитал: в тридцати с лишним ямках в общей сложности нашлось девять крыс. Если они со Слепышом будут съедать на двоих по одной тушке в день, чтобы хоть как-то утолить голод, то еды им хватит ещё на девять дней. Ни на одном поле уже не было зёрен, несколькими месяцами ранее посаженных крестьянами. Ни в одной деревне не было даже половинки зёрнышка или съедобной травинки. Наступал сезон созревания урожая. Солнце же с каждым днём тяжелело на один цянь, и стебель кукурузы как никогда нуждался в воде и усиленном питании.

За эти девять дней, пока у них была пища, старику необходимо было наполнить бочку. В то время как он и пёс будут умирать с голода, при наличии воды и удобрений кукуруза всё же сможет вырастить початок. Старик ступил на горную дорогу, покрытую толстым слоем пыли. Острые лучи обжигали его тело, и он снова почувствовал запах своей опалённой бороды. Старик положил крысиную тушку в ведро и прикрыл её сверху соломенной шляпой. Пот градом струился со лба. Старик стёр его пальцами, высунул язык и облизал их. Почувствовав, что пот выступил на коленях, он сел на корточки и облизал колени.

Старик всеми силами старался не давать влаге понапрасну вытекать из своего тела и испаряться под палящими лучами солнца. Благо каждый день с коромыслом на плече он отправлялся на север ещё до рассвета. Когда солнце было почти над самой макушкой и до оврага с источником оставалось пять-шесть ли, в это время старик начинал обливаться потом, который ему приходилось слизывать, чтобы сохранить влагу. Когда же солнце повисало над самой его макушкой, старик, к счастью, уже добирался до источника. Вдоволь напившись и съев припасённую крысу, он с коромыслом на плече поднимался на гору. На обратном пути старика постоянно мучила жажда, и он то и дело припадал к ведру. Когда солнце весило меньше ляна, а было всего восемь-девять цяней, старик всё время чувствовал, как пот ручьями стекал по его телу, но он терпел и не жаловался на жару. Лишь когда ноги начинали дрожать, он, подбадривая себя, повторял: «Я старый, что ли? В деревне некоторые мужчины за семьдесят ещё помогают женщинам рожать. А я неужто не могу донести одно коромысло?» Когда дрожь в ногах становилась невыносимой, старик ставил вёдра на землю, чтобы перевести дух. Он припадал к воде и вдоволь напивался. Он как-то подсчитал: каждый раз возвращаясь с полными вёдрами, на пути в сорок ли он останавливался двадцать, а то и больше тридцати раз. На каждом привале он пил воду. Напившись, истекал потом, истекая потом, пил снова. Каждый раз, вне зависимости от того, сколько он делал привалов и сколько раз припадал к воде, от двух полных вёдер оставалось лишь одно.