Папина жизнь
Шрифт:
По лосиному лбу тек пот и стекал на лосиную шею и лосиную грудь. Я заволновался, смогу ли обратно стать человеком. На сцену тем временем вышел детский хор. Наконец я увидел сияющую Глорию в первом ряду. Она глянула на меня — на меня все глядели, — затем махнула рукой в другую сторону — конечно же, Крису с Дайлис. Я с гордостью смотрел на Глорию, которая вместе с другими пташками пела «Тихую ночь». Началась традиционная рождественская пьеса. Раздались хлопки, засияли вспышки камер. И вот — чу! — вышел Джед с табличкой:
И вдруг пастухи увидели яркий свет в небесах. Они смертельно испугались…
Испуганные
— НЕ БОЙТЕСЬ! Я ПРИНЕС РАДОСТНУЮ ВЕСТЫ ПРО МЛАДЕНЦА В ЯСЛЯХ!
Зрители расхохотались. Билли блаженно заулыбался. Его ангельский костюм с крыльями из фольги переливался яркими цветами. Под мышкой Билли сжимал пластмассовую арфу.
Пора было убираться. Хватит с меня. Я выскользнул из зала и понесся к машине — скорее домой. И плевать на свист прохожих. В конце концов, мне нужно переодеться. Попробуйте надеть лосиный костюм. А потом попробуйте стать безумным папашей в лосином костюме с лосиной головой в руках.
Глава 21
Я смотрел из окна и видел, как Глория выходит из парадной двери и направляется одна в салон Синди. Парни оборачивались на нее, когда она проходила мимо. Они видели карие глаза и изгибы девичьего тела, откровенно выступающие из-под девчачьего облика. Я их тоже видел, и с болью чувствовал отчуждение. Дело происходило в пятницу днем, вскоре после Рождества. Глория вернулась из Маминого Дома, словно управляемая ракета с боевым зарядом.
— Ау, Глория!
— Да, папа?
— Как приятно, что ты дома.
— У меня, между прочим, два дома.
— Ладно тебе. Сама понимаешь, о чем я.
— Да, понимаю, и ничего тут нет хорошего.
Так, это мне урок — впредь буду радоваться, что она у меня дома. Второй урок — пока что жизнь на два дома была для нее вполне хороша, но теперь дочка разрывается на части. И, видимо, я приложил к этому руку.
— Глория, я знаю, тебе не хочется об этом говорить, и мне не хочется тебя заставлять, но…
— Что но?
Я пошел за ней в ее комнату и усадил рядом, на пол. На кровати и кресле громоздились мягкие игрушки и одежда. Стены закрыты плакатами: дельфины и поп-звезды. Они все улыбались, в отличие от нас с Глорией.
— Я просто хочу, чтобы ты понимала, почему я думаю, что мама поступила скверно.
— Мама так не считает. Она думает, что так будет лучше.
— Она тебе объясняла, почему так лучше?
— Нет, но…
От меня не укрылась боль в голосе, страдальческая гримаса. Глория смотрела в сторону. Я взял ее за руку.
— Прости меня, Глория. Прости меня. Я не прошу тебя вставать на чью-то сторону, но хочу объяснить, как это все выглядит с моей стороны. Я не знаю, что заставило Дайлис так поступить. И разве ты не видишь, что я боюсь ее дальнейших планов.
— Ничего она не планирует!
— Да? Откуда ты знаешь?
— Не планирует, и все!
— Глория, она поступает неправильно.
— Не нужно так говорить! Она моя мама!
— Это не значит, что она всегда права.
— Я знаю, знаю, знаю! Пожалуйста, не заставляй меня больше говорить об этом!
Я знал, что в один прекрасный день Глория отвернется от меня.
Не такой я был дурак, чтобы думать, что она навсегда останется моей малюткой и будет засыпать у меня на плече, пока добровольцы из «Новой квартиры» изображают счастье при виде выкрашенной в бордовый гостиной, или команда «Сухопутных войск»[20], сияя, предъявляет ошеломленному домовладельцу великолепную траву, скошенную сенокосилкой. Но я и вообразить не мог, что ее рывок в независимость будет таким тяжелым и темным. Я воображал, как она потихоньку отойдет подальше от меня, а когда окончится пора созревания, наша дружба восстановится. Но меня разъедала тревога касательно заговора Криса и Дайлис, и эта тревога отбрасывала постоянную тень сомнений. В пустяковых стычках мне виделись зловещие предзнаменования. В легчайших толчках я усматривал знаки надвигающегося землетрясения.— Глория! Ты там в ванной растворишься, если будешь еще сидеть!
— Извини, пожалуйста! Я только что вошла!
— Ты там уже полчаса сидишь!
— Это немного!
— Я за это время три раза бы успел помыться.
— Естественно! Ты же мужчина!
Против повышенного внимания к личной гигиене я не возражал. Но на меня накатывали тревожные воспоминания — вот Дайлис в баре откидывает назад гриву каштановых волос; вот Дайлис, говоря о Крисе, просто-таки превращается в Барбару Картленд. Какие ужимки она еще передаст нашей дочери?
— Что тебе подарят у мамы? — как-то спросил я Глорию в преддверье ее одиннадцатилетия.
— Мобильный телефон.
— Очень здорово, — сказал я.
— Они считают, я уже достаточно взрослая, чтобы иметь свой телефон, — продолжала Глория.
— Потому что ты умеешь одновременно ходить и разговаривать?
— Нет, — надулась она. — Потому что они хотят обращаться со мной как со взрослым человеком.
— Тогда зачем вся эта возня, словно ты какая-нибудь маленькая глупая девчонка?
Топ! Топ! Топ! Хлоп!
Я взял себе на заметку: поедет обратно в Далвич — выломаю дверь в ее комнату. Впрочем, если я хочу сократить ущерб, одним «сделай сам» не обойдешься. С ее гормональными всплесками я мог справиться, пусть они и проявлялись гораздо раньше положенного срока. Но вот приспособиться к ее новому характеру мне было тяжело. Наше общее прошлое доказало, что Глория — не просто папина маленькая принцесса. Да, она сделана не только из конфет и пирожных, и сластей всевозможных, но и из колючек, ракушек и зеленых лягушек. Глория перестала быть дочерью своего отца и превратилась в чьего-то еще ребенка, дочь женщины, вышедшей замуж за Мужественного Мужчину и ставшую… кем? Мы с Анджелой часами рассуждали об этом. В кого превратилась Дайлис — в Девичью Девочку? Женственную Жену? Мать, Которой Лучше Знать?
— Папа!
— Да, Глория?
— А правда, что Кенни голубой?
— Голубой из голубых.
— А когда ты узнал?
— Меня вроде как осенило лет в восемнадцать. Прежде-то он просто казался таким же чудаком, как мы все.
— Ох, ну хоть один из вас изменился…
Я обрадовался ее вопросу — я редко теперь бывал ей полезен, и понимал, что ее последняя реплика просто шутка, причем практически такая же, как мои шутки с ней. Почему же она меня так напрягла?