Парад теней

— Жорка, мерзавец, ну подсади же.

Он подсадил, обошел джип, вспрыгнул на водительское место и злорадно напомнил:

— Сама же хотела на джипе.

— Так ведь у своего дома забралась без всякого!

— Там тротуар высокий. А тут прямо с проезжей части.

— Объяснил и утешил. Гони, извозчик! — Она уткнула нос в мех короткой соболиной накидки. Казалось, задремала и задумалась. А когда они выехали на Ленинградское шоссе, вдруг спросила: — Ну и что это тебе дало?

— Весьма полезный общий ливер. У меня к тебе несколько вопросов по некоторым персонажам. Короли, Анна, меня интересуют короли.

— Что могут короли? Что могут короли? — пропела она.

— Многое. Троих я помню по прошлым их делам. Кобрин — фарца и отмывание бабок через безналичку, Емцов — обменные операции и крупная валюта, Нигматуллин — элегантный рэкет, под который так и не смогли подкопаться.

— Значит, и они тебя знают? — удивилась Анна.

— Извини-подвинься. Проходили не по моему ведомству.

— Так как же ты про них узнал?

— Любознательный потому что, — исчерпывающе объяснил Сырцов. — Теперь ты, голубка, изволь пройтись по оставшимся без моего присмотра. Итак…

— Денис Яркин. Кандидат каких-то там наук. В поисках приличного заработка пришел к нам звукоинженером. Технарь был первый класс. А потом повезло: чисто по-дружески помог раскрутиться Женьке Абросимову, который нежданно-негаданно стал не то что кумиром, богом тинэйджеров.

— Пидар, по-моему, — непочтительно отозвался о «боге» Сырцов.

— Кто его знает, — пожала плечами Анна.

У Белорусского въехали на Тверскую.

— Дальше давай.

— А дальше пошло-поехало. Раскрутил Дину Дон, потом Микулу. Сейчас раскручивает девчачью группу «Монашенки». Большой специалист по сценическим псевдонимам.

— Это все — анкета. Человечек?

— В меру говенный.

— В меру — это как?

— Мнит себя истинным английским джентльменом. Подчеркнуто сух, замкнут. Пакостить всерьез — не пакостит, но мелкую подлянку кинуть, уязвить между делом, высмеять, высокомерно унизить — хлебом не корми.

Свернули на бульвары.

— Проехали. Следующий.

— Савка Бакк, — вспомнила Анна следующего фигуранта и улыбнулась в мех. — Бесенок, чистый бесенок! Шустрый, ловкий, коварный, обаятельный. Самые выгодные и доходные гастроли, самые шумные гала-концерты, самые сногсшибательные рекламные фокусы. Купит кого угодно и когда угодно. Неважно чем — деньгами, обаянием, интригами, но купит обязательно. Владельцев залов, нужную прессу, местную администрацию. Раскруткой занимается постольку-поскольку, только для того, чтобы под рукой всегда находилась послушная команда.

— Как живой перед глазами, — похвалил ее Сырцов. — И, для порядка, анкета.

— Откуда-то с Западной Украины. Не то Ужгород, не то Львов. Заправлял там местной филармонией. Женился на попавшейся под руку московской корове и лет семь как перебрался сюда. Был на подхвате у Емцова, но недолго. Раздобыл немалые бабки и начал свое дело. Как говорят, сейчас он- самый богатенький наш Буратино, — отрапортовала Анна и вдруг заверещала: — Да сворачивай, сворачивай же!

— На Пречистенку свернем, — успокоил Сырцов.

— Зачем?

— Еще малость покатаемся, а ты за это время об остальных расскажешь.

Уже ехали по старомосковской, неистребимо дворянской Пречистенке. Мило было здесь, уютно, и джип перешел на скорость кареты.

— Под радаевские песни типа "Вперед, вперед, коммунизм зовет!" ты наверняка вместе с пионерским отрядом в детстве первого мая с красным флажком на демонстрацию ходил и славил партию и правительство.

— В Сельце Брянском, — с удовольствием вспомнил Сырцов.

— Ты деревенский?! — удивилась и восхитилась она.

— Сельцо Брянское — это город, — разъяснил он и справедливости ради уточнил: — Городок.

— Так ты пришлый! Лимита. Завоеватель!

— Мамочка, не отвлекайтесь, — выдал свою любимую реплику Сырцов.

Джип свернул в Чистый переулок и в конце его припарковался у забора еще не перешедшего во владение Русской православной церкви храма.

— Чевой-то мы тут встали? Домой хочу!

— Дальше про Радаева Олега Руслановича, — твердо попросил Сырцов.

— Дальше так дальше, — покорилась она. Мех щекотал ей нос, и она неожиданно трижды мелодично чихнула. Заметила: — Значит, чистую правду говорю в Чистом переулке. Так вот, нашему славному Алику лет пять тому назад вдруг надоело громко петь официальным баритоном. Да и навар от такого пения стал нулевой. Пользуясь своими огромными связями во всех без исключения кругах, в том или ином смысле перспективных в финансовом отношении, он решительно приступил к уборке урожая на продюсерской ниве. В отличие от остальных — сугубо индивидуальный имидж отца родного для бедных, сирых и не умеющих в силу собственной застенчивости пробиться собратьев и сосестер по искусству. Обирает же собратьев и сосестер он без всякого стеснения. А они терпят, куда деваться. Захочет — в любой момент повалит.

— Насколько я понимаю, в этой шайке — непримиримая, мягко говоря, конкуренция. Как его впустили к себе ваши очаровательно зубастые гиены?

— На них, я думаю, сильно надавили со всех сторон.

— Понятно. Ну а сам он какой? Дурак, умный?

— Умный и подлый дурак, — малопонятно, но ненавистно охарактеризовала бывшего певца светлых идеалов Анна.

— Еще там кто? — на секунду задумался Сырцов. — Да, Гуткин Борис Матвеевич.

— Память у тебя! — удивилась Анна.

— Как помойная яма. Все там, — охотно объяснил про свою память Сырцов. — Давай, давай про Бориса Матвеевича!

— Из футбольных администраторов. Шустрый, по-настоящему деловой, но темный, как Шервудский лес. Осторожен, потому что самокритично не надеется ни на свой вкус, ни на свою интуицию. Раскручивает только тех, кто уже поимел кое-какой успех. Поэтому из всех наиболее терпим и щедр к своим подопечным. Принцип: лучше со многих понемногу, чем с одного очень много. Его стихия — исключительно организационная работа. И не прогадывает: клиенты прут к нему косяком. Чуть в стороне от всех, позиция: "нас не тронешь, мы не тронем".

— "А затронешь — спуску не дадим?" — припомнил боевую песню тридцатых годов Сырцов.

— Неизвестно, потому что остальных устраивает его статус.

— Но, если надо, может не дать спуску? Как ты считаешь?

— Черт его знает.

— Не чувствую твоего личного отношения к этому гражданину.

— У меня оно еще не сложилось, если честно.

— И давно его знаешь?

— Да лет десять, наверное.

— Уже интересно.

Как часто бывает в последние апрельские дни, ни с того ни с сего стало холодно. Анна поежилась:

— Чаю хочу. Хочу чаю с коньяком. И просто коньяку хочу. Замерзла.

— А еще в мехах.

— Какие это меха! Так, жалкая бабья показуха. Вези меня домой, Жора.

Дом был близко. Три поворота, три коротких переулка, и уже хорошо освещенный и ухоженный подъезд, около которого десяток подростков-переростков, в основном женского пола, зябко перемещаясь по периметру освещенного пространства, терпеливо ждали прибытия своего кумира.

Не открывая дверцы, Анна спросила:

— Зайдешь?