Парадокс Севера
Шрифт:
Эпилог - Страж
Когда мне было тринадцать, я впервые спросил у матери, как она поняла, что любит отца? Его самого я не помнил, он погиб давно, но возможно это было и к лучшему. Меньше воспоминаний — меньше боли.
Мы тогда шли из магазина пешком. Светило солнце, а мои руки оттягивали сумки с продуктами.
Я помню ее удивление. Меньше всего ожидаешь услышать подобное от того, чей портрет украшает школьную сводку нарушений порядка почти каждую неделю.
— Ты в кого-то влюблен? — осторожно спросила мама.
На тот момент
— Я думаю, что пока не решил, — ответил я, носом ботинка подковырнув ком земли и подбросив словно мяч.
Мама улыбнулась и ответила:
— Когда будешь, ты не станешь сомневаться ни на секунду. Тогда и узнаешь, что это она. Ты просто почувствуешь это. Сердцем.
Я хмыкнул.
— Похоже на сопливую романтическую хрень.
— Антон!
Я прищурил глаза, посмотрев на нее искоса.
— Любовь — это прекрасно. Хотя иногда больно. — В этот миг в ее взгляде мелькнула та самая грусть, что была почти привычной. Она возникала каждый раз, когда кто-то ненароком упоминал о прошлом. — Иногда любовь не оставляет выбора, как произошло со мной и твоим отцом. А иногда это выбор. Порой самый сложный в жизни.
— Не понимаю, о чем ты, — сморщился я. Самый сложный выбор, что мне предстоял в ближайшие сутки, решить, стоит ли Катька Кузнецова из восьмого «Б» разбитого лица. Потому что ее парень учился в десятом, и если я хотел с ней встретиться, то пришлось бы чем-то пожертвовать.
— Настанет время, и ты поймешь, — ласково сказала мама. К этой теме мы больше никогда не возвращались.
Пару недель назад, я ждал Адель и смотрел на приглашение из Парижа, в этот миг абсолютно точно понимая, что означали тогда ее слова.
«Сможешь ли ты отказаться от собственного счастья, чтобы сделать другого человека счастливым?»
— Я не могу поверить! — расхаживая из стороны в сторону, возмущалась Адель. — Они оплатили мое обучение! Они… Да как они могли!
И швырнула в мою сторону распечатанный договор.
— Но разве ты не этого хотела? — осторожно спросил я, покрываясь холодным потом.
— Да, но… — она уселась на кровать, закрыв лицо руками. — Они знали. Знали все эти месяцы, что я только об этой стажировке и мечтаю, и были против. А теперь согласились. Знаешь почему?
Я приподнял брови, ожидая.
— Потому что поняли, так нас проще всего разлучить. Им было плевать на мои мечты. Не узнай они, что мы вместе, ничего этого бы не было.
— Адель… — я пододвинул ее к себе, обнимая.
— Но хуже всего даже не это, — расплакалась она, вытирая кончик мокрого носа о мою шею. — Хуже всего то, что я действительно хочу поехать.
Вот оно, то самое признание, которого я подсознательно ждал, хотя и до смерти боялся. Учебный год закончился, и будущее уже нависло над нашими головами, с каждым днем все сильнее придавливая к земле и вынуждая делать тот самый выбор. Просить Адель остаться — своими руками лишить ее возможности жить наконец так, как ей хочется. А разве не свободу я сам ценил больше всего в жизни, каждый раз отказываясь от предложений Севера? Поехать за ней в Париж — добровольно надеть наручники на себя. Иностранные языки мне давались
плохо. Какую жизнь я смогу ей там предложить, заранее зная, что буду не в состоянии даже элементарно нас обеспечить?И я ответил:
— Думаю, ты уже приняла решение. — Адель всхлипнула. — А я принимаю твое.
— Но мы же справимся, правда, Тони? У нас же выйдет?
— Конечно справимся! — заверил я, понимая, что у нас не будет ни единого шанса. Судя по слезам, что Адель лила на мою майку, она это тоже прекрасно понимала.
С тех пор, с отъезда Адель прошло три недели. Город, о котором она столько лет мечтала, принял ее с распростертыми объятьями. Вот на одном из фото она трудится с другими учениками в мастерской. Рядом портняжный манекен, на его шее сантиметровая лента. Адель улыбается в камеру. Она счастлива. Друзья, не спрашивайте меня о новой книге, я все равно не могу вам ответить, наберите в интepнете ржавчина виктория побединская и найдёте.
Следующее фото на занятиях в классе. На столах разложены тетради и учебники. А позади какой-то тощий француз. Его волосы завиваются, словно он все утро провел на пляже, на руках куча браслетов, а на шее какая-то дрянь, похожая на подвешенную на шнурок улитку. Вряд ли стоило к нему ревновать, но каждый раз, когда бы я не открывал это фото, мне хотелось кого-нибудь хорошенько отделать. Но я честно старался гнать эти мысли прочь.
«Надо поговорить, — прошло сообщение от Севера. — Я собираюсь выкинуть самую безумную вещь в своей жизни и хочу, чтобы ты сказал мне, что я поступаю правильно».
«Ты поступаешь правильно!» — написал я.
«Ты даже не выслушал!»
Я усмехнулся и собрался набрать его номер, но телефон зазвонил раньше.
— Уваров Антон Андреевич? — спросил незнакомый голос.
— Да, это я.
Поправив очки, я приоткрыл калитку дома.
— Я звоню из клики по поводу вашей записи. Первый прием назначен на вторник. Вам удобно?
— Подождите. Это какая-то ошибка. Пару недель назад я оказался от операции. Возможно у вас устаревшие данные.
— Нет, — судя по звуку полистав страницы, ответила девушка. — Вчера пришло подтверждение оплаты. В полном объёме.
«Северов, чтоб тебя!» — едва ли не вырвалось из меня слово покрепче.
«Хочу, чтобы ты сказал мне, что я поступаю правильно».
«Сейчас я тебе все скажу» — подумал я и попросил администратора повисеть на линии.
В трубке раздались гудки, а потом привычное недовольное «Да» Севера. Но что-то сказать я ему не дал.
— Слушай, мы с тобой нормально по-мужски договаривались, так какого хрена мне звонят из больницы? — разозлился я. — Я просил тебя не лезть?
— Тон, ты че пьяный?
— Я говорил, чтобы ты угомонился? Мне не нужны твои деньги.
— Иди проспись, ладно? А завтра поговорим.
И он положил трубку, автоматом перебросив меня на другую линию.
— Могу я узнать фамилию оплатившего? — попросил я у все еще ожидающего администратора.
— Да, конечно, одну минуту.
К этому моменту я уже пересек задний двор и, открыл дверь дома. Стянул кроссовки, прижимая носками пятку, а очки бросил на трюмо.
Из кухни пахло чем-то горелым.