Парашютисты

Он сказал это так, будто людей важнее парашютистов нет во всей державе. Да и все так считали. А как же еще?

Стоят ребята опять на крыле бомбардировщика, смотрят на землю, проплывающую внизу, сердце каждого вздрагивает от пронзившей его мысли: "Твоя это земля, твоя! Ты за нее перед всем народов в ответе". Правая рука на кольце. Левая крепко сжимает стальной трос, идущий от фюзеляжа к концу плоскости. Только одна секунда нужна тебе, чтобы коршуном кинуться на врага. Одна секунда. Все готово, нужна только команда, только взмах флажка штурмана, и пошел!.. А ну-ка, суньтесь, кому охота!

Во время последней отработки "троллейбуса" особенно отличился, конечно, Кузя. Полковник поблагодарил его. На вечернем построении было объявлено, что Кузе за особые успехи в боевой и политической подготовке предоставляется отпуск. И какой? На целых пять дней! Послезавтра он поедет домой, в Москву, где у многих семья, родные, близкие.

Вся рота стала готовить Кузю в эту поездку. Ребята строчили письма, забрасывали Кузю десятками адресов, и отпуск его грозил превратиться в сущее наказание; Но Кузя не унывал, он готов был собрать поручения со всей бригады, со всего соседнего авиационного полка и самым добросовестным образом выполнить их, лишь бы побывать в Москве. Служба службой, а тоска по дому точит сердце каждого солдата, даже такого, как Кузя, которого на любом занятии всем в пример ставят.

Не преминул воспользоваться оказией и Слободкин.

– К маме, прошу, забеги. Расскажи ей, как нам тут служится. В письмах всего не объяснишь.
– Потом, помявшись, спросил; - Ты в Москву через Клинск?

– Как же еще? Другого пути пока нет.

Слободкин вздохнул с облегчением и протянул Кузе похрустывающий треугольник.

– Брось на вокзале в Клинске.

Кузя повертел конверт перед глазами и сказал:

– К маме зайду. Письмо опущу. Только открой секрет: кому ты все строчишь?

– Кому, кому! Тебе что, трудно?

– Нет, почему же? Но ты все-таки скажи. Влюблен? Да?

– Не надо, сам отправлю, раз так...

– Ну ладно, ладно. Знаю, кореш у тебя в Клинске, и ты ему каждый день пишешь. Верно? Кореш?

– Кореш.

– Скачко? И. С.?

– И. С.

– Иван, что ли?

Слободкин оглянулся по сторонам и тихо, но твердо сказал:

– Инесса.

– Имя какое-то редкое.

– Обыкновенное. Инесса, Ина, - обиделся почему-то Слободкин.
– Только ты молчал бы, раз догадался. Кузя, как мог, успокоил Слободкина:

– Видишь ли, догадался не я один, догадалась целая рота, и давно уже, но молчать я умею. И рота умеет молчать.

Слободкин не ответил. Вид у него был совершенно обескураженный.

– Ну, хорошо, хорошо, - сжалился Кузя, - нет у тебя никого в Клинске, кроме кореша. Так и запишем: нет никакой Ины.

– Тише ты!
– взмолился Слободкин.- Ну есть, есть. И что из того? Кому интересно? Только мне да ей.

– Ишь ты какой! Все ребята свои письма из дома вслух читают?

– Читают.

– Ты слушаешь?

– Слушаю.

– А в свои дела пускать никого не желаешь? Здорово, значит, тебя забрало, если ни с кем не делишься. Точно я говорю?

– Точно.

– Ну, тогда прощается, - похлопал по плечу Слободкина Кузя. Красивая?

– По-моему, очень.

– Фото!
– протянул ладонь Кузя,

– Да я... Да у меня...

– Фото, говорят тебе.

Слободкин долго рылся в карманах гимнастерки, будто и в самом деле не помнил, есть ли у него фотография. Наконец извлек крохотную, с почтовую марку, карточку.

– Вот, смотри, только, чур...

– Иван Скачко?

– Ага.

– Ничего. Очень даже ничего. Одобряю.

...В эту ночь Слободкин рассказал Кузе историю своей любви. Их койки стояли рядом, у самого окна, и, когда все в роте заснули, Слободкин зашептал над самым ухом товарища:

– Познакомились мы случайно в Клинске. Помнишь, когда под Новый год к шефам ездили?

– Я не ездил.

– Ты-то в наряде был, а вот мне повезло.

– Так уж сразу и повезло?

– Ты слушай, она такая хорошая... Я думаю теперь о ней все время. Где бы ни

был - на занятиях, на стрельбах, в самолете,- из головы не выходит. Ночью

вижу ее.

– Кто ж такая?

– В школе учится. Кузя тихонечко свистнул.

– Но ты не подумай, не девчонка какая-нибудь, Умница, и

ямочка на щеке.

– Ямочка?

– Когда улыбнется, уползает вот сюда, - Слободкин показал на своем лице, куда именно уползает ямочка.

– Криворотая, что ли?

– Дурак ты, Кузя. От счастья это, понимаешь?

– От счастья?

– Ну да, от счастья. Неужели не понятно? Вот ты с парашютом лучше всех прыгаешь, но в жизни совсем не разбираешься.

– А ты откуда знаешь, что от счастья?

– Она сама пишет; "Твоя счастливая И.". В каждом письме,

Хочешь, покажу?

– Чужие письма читать не полагается. Я человек интеллигентный.

– Интеллигентный? А когда ребята свои письма вслух читают, слушаешь?

– Когда читают, слушаю, но сам носа не сую.

На рассвете зашелестел Слободкин клинскими письмами над ухом Кузи. Каждое действительно кончалось словами: "Твоя счастливая И.".

– Значит, по-настоящему?
– уже совершенно серьезно спросил Кузя, когда Слободкин дочитал последнее письмо.

– Я так понимаю. Только чтобы рота ни в коем случае...

– Вот затвердил: рота, рота... Рота, она тоже не каменная, все поймет, если надо.

– Я тебя умоляю.

– Не умоляй, я тайну хранить умею. Но рота, по-моему, кое о чем догадалась.

– Ты шутишь?

– Почему шучу? Ни людям, ни тем более ротам с любовью шутить не полагается.

Они рассмеялись - тихо-тихо, как смеются только очень счастливые люди. Даже дневальный ничего не услышал.

А может, просто у тумбочки стоял деликатный человек и, в нарушение всех уставов, делал вид, что не дошло до его слуха ни звука из того, что шелестело, жужжало, вздыхало всю ночь за его спиной?

Почти все ребята в роте действительно знали о том, что Слободкин влюблен, но никто над ним не смеялся, хотя над некоторыми подшучивали будь здоров. Слободкину каждый хотел помочь.

– Так смотри же не забудь, опусти прямо на вокзале!
– еще и еще раз просил Кузю Слободкин.

– Теперь уж не забуду, - многозначительно отвечал Кузя, - теперь я ваш болельщик. Два - ноль в вашу пользу, твою и И.С. Скачко...

Провожали Кузю всей ротой, всем наличным составом. Наверное, ни один дипкурьер в мире не возил с собой чемодана, так туго набитого письмами.