Пария

– ВООРУЖИТЕСЬ ЛИ ВЫ? ВОЗЬМЁТЕ ЛИ ЩИТ И МЕЧ?

Коллективные решения толпы – удивительная вещь, поскольку они принимаются очень быстро и совершенно без обсуждений. И уже после совсем небольшого промежутка времени хаотичные выкрики превратились в то, что позднее станет кличем мученицы Эвадины:

– ЩИТ И МЕЧ! ЩИТ И МЕЧ! ЩИТ И МЕЧ!

Глядя, как они скандируют, как раскраснелись их лица от страсти, с какой ритмичной точностью они выкрикивают эти слова, я впервые задумался, что для Короны и Ковенанта эта женщина страшнее, чем они для неё. Эта мысль могла бы снова разбудить мои инстинкты учёного, если бы не толпа. Распалённые набожностью и несравненным красноречием, они разительно отличались от искателей убежища в Каллинторе, которые увлечённо сидели и слушали мудрость Сильды. Эти больше походили на лающую толпу, которая мучила меня у позорного столба: обычные люди, жестоко обращавшиеся с беспомощным юношей только потому, что им дали на то разрешение. Какое разрешение Эвадина выдала этим людям? Какие страсти она выпестовала в других, начав свой путь мученицы по королевству? Сильно избитый просящий был только началом, и я не хотел принимать участия в том, что будет дальше.

ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ

За два дня после этого я попрощался со своими вскоре-уже-бывшими друзьями, хотя они о том и не подозревали. На следующую ночь после проповеди Эвадины я стоял на посту с Брюером, и мы несколько часов отгоняли верующих обожателей. Они по-прежнему во множестве располагались за рвом, но самые пылкие и находчивые не соглашались находиться вдалеке от своей возлюбленной мученицы.

– Но у меня сообщение огромной важности для мученицы Эвадины! – протестующе пищал один из них, когда Брюер вытащил его из канавы. Этот маленький мужичок, наверное, часами полз по залежам дерьма в попытке добиться личной аудиенции.

– Она скорее приговорит тебя к Бичу за то, что ты провонял здесь всё, – сказал Брюер, скривившись от отвращения, и потащил мужичка ко рву.

– Она никогда так не поступит! – настаивал её крошечный поклонник. Он хватался за запястья Брюера, прованивая его рукавицы. – У неё слишком доброе сердце. Прошу тебя, бравый солдат! Она должна услышать моё предупреждение!

Брюер посмотрел на меня, изогнув бровь и, получив в ответ пожатие плечами, поставил коротышку на краю рва.

– Ладно, – сказал он. – Какое именно предупреждение?

Нарушитель оглянулся, наморщив перепачканный навозом лоб, а потом шёпотом ответил:

– Надо быть осторожным, чтобы они не услышали.

Брюер поджал губы, наклонился вперёд и проговорил таким же шёпотом:

– И кто же эти «они»?

– Малициты, конечно. – Он снова заозирался и перешёл с шёпота на шипение: – Они думают, что я их не вижу, но я-то вижу. Они поразили каждый уголок этого порта и живут здесь долгие годы. И теперь, когда здесь мученица Эвадина, я боюсь того, что они натворят.

Брюер мрачно кивнул.

– Но видеть их можешь только ты?

– Я вижу их настоящие лица, которые они прячут за украденными масками из плоти. – Он посмотрел на верхние окна дома. – Один из них лорд обмена.

– Да ну? – Брови Брюера взмыли, демонстрируя, как он потрясён. – А кто ещё?

– Мастер Экалд, пекарь с улицы Кроссмарк. И его жена, а ещё их отродье, мелкий жирный говнюк. Так же скупщик с десятого причала, и вороватый писарь из переулка Миддлрич…

– Ну и списочек, – сказал, выпрямляясь, Брюер, и развернул мужичонку. – Иди-ка ты домой и запиши его.

– Я не умею писать…

Его слова сменились жалобными криками, когда сапог Брюера соединился с его задницей, отправив его в ров.

– Тогда сдрисни и учись!

Коротышка некоторое время барахтался во рву, выбулькивая потоки обвинений, включавших, наверное, всех лавочников и важных людей, которых он только встречал. Замолчал он наконец, когда кто-то из верующих за рвом устал от этих криков и начал бросать в него мусор. Выбравшись из рва, он огорчённо зыркнул на Брюера, несомненно добавив его в список замаскированных плотью злодеев, а потом зашагал во мрак.

– А раньше приходила женщина, утверждавшая, что она – мать Помазанной Леди, – сказал Брюер. – Когда я заметил ей, что с виду она примерно того же возраста, она сказала, что рождение случилось посредством союза с Серафилем, который с тех пор хранит её молодой. Для матери Воскресшей мученицы она ругалась настолько грязно, что могла бы посрамить и Торию.

– Как, по-твоему, что бы об этом подумала восходящая Сильда? – спросил я, кивнув на толпу за рвом. После проповеди она поредела, но задержались ещё сотни человек, которые в своей набожности собирались вокруг костров. То и дело раздавались кличи «Щит и меч!» и «Внимайте Воскресшей мученице!». Мне они казались в равной степени раздражающими и тревожащими.

– Этого не узнать, – ответил Брюер, хотя по неловкости в его глазах я понял, что он не раз обдумывал этот вопрос. – Ты же записывал её завещание, – указал он. – Разве сам не знаешь?

– Она многое предвидела, но только не это. – Я перевёл взгляд на окно Эвадины, уже закрытое ставнями, за которыми сиял яркий свет. – Только не её.

– И всё же, вот она, настоящая живая мученица, реальная, как ты или я. – На его широком грубом лице появилась напряжённая, но искренняя улыбка человека, довольного тем местом, куда его поставила жизнь. И хотя я знал, насколько бессмысленно спрашивать его о путешествии со мной и Торией, но теперь понял, что это ещё и опасно.

– Думаю, восходящая была бы… довольна, увидев, как награждена твоя вера, – сказал я, и он смущённо наморщил лоб. Да, в какой-то мере мы были друзьями, но это не та дружба, которая требует выражения внимания или доброты.

– Ты грогу, что ли, напился? – спросил он, и я подумал, что у меня и капли на языке не было с самого Ольверсаля, и даже там я не выпивал столько, чтобы напиться.

– Нет, – сказал я. – И этот недочёт надо бы поскорее исправить.

***

Последняя тренировка с Уилхемом случилась на следующее утро. Он всегда старался следовать расписанию, установленному неприятным мастером Редмайном, которое требовало вставать очень рано и окунаться в корыто с холодной водой. После этого он выполнял серии упражнений с мечом, а я пытался повторять его движения. Когда он только начал меня учить, мне всё казалось до нелепости сложным, а теперь же я понимал, что те первые упражнения были равносильны танцу, которому учат детей. К моему удивлению оказалось, что по большей части я могу повторить его движения, пусть и не с той же скоростью и проворностью, но я не был уже и тем медлительным, неуклюжим увальнем, как в начале. Впрочем, хотя моим прогрессом по части владения мечом он, кажется, остался доволен, а вот мои пёстрые доспехи не так его впечатлили.

– Бесполезный хлам, – сказал он, щёлкнув по моему налокотнику – помятому и обесцвеченному приспособлению, который я выменял на два шека у другого солдата после Поля Предателей. Налокотник никак не желал блестеть, сколько бы я его не полировал. – Попрошу у капитана средств, чтоб тебе сделали доспехи, – добавил Уилхем. – Раз уж ей, видимо, нужны сопровождающие рыцарского вида, когда она начнёт свой поход.

Я заметил, что теперь, говоря о ней, он всегда называл её «капитан», и никогда «Эвадина». И никогда «мученица Эвадина». А ещё я заметил в его взгляде осторожность в её присутствии, и обращался он к ней кратко и формально, вместо прежней фамильярности. Я знал, что частично это из-за её внезапно возвысившегося статуса, но в основном приписывал эту перемену в поведении чувству вины.

– Ты не сказал ей, да? – проговорил я. – Про Ведьму в Мешке.

Он подтянул ремешок на моём налокотнике, отошёл и неприятно поддёрнул мой нагрудник.

– Как и ты. И сержант Суэйн не сказал, и просящий Делрик, по взаимному согласию. И лучше, чтобы так оно и оставалось, как думаешь?

«Я думаю, она верит, что Серафиль спустилась из Царства Бесконечной Благодати, чтобы вернуть её к жизни. Думаю, она собирается отправиться в поход, который навсегда преобразует эти земли, и быть может, зальёт их кровью от края до края, и всё на основе лжи». Ничего такого я не сказал, поскольку знал, что, несмотря на всю свою силу, отвагу и мастерство, Уилхем во многих отношениях – ранимая душа, и я не хотел причинять ему боль в эту нашу последнюю встречу.