Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
«Сегодня в самом деле мой день, хотя зачем он мне, я толком не знаю. Впрочем, в этой моде есть смысл. Матери наши оставляли двери своих гостиных открытыми всю неделю, в ту пору хорошее общество было немногочисленно, и у каждой из дам собирался узкий круг завсегдатаев, среди которых было полно людей невыносимо скучных. Теперь же, когда дама принимает, к ней является весь Париж, а по нашим временам весь Париж – это действительно весь город, от центра до окраин. У себя дома чувствуешь себя точь-в-точь как на площади. Вот и пришлось каждой даме завести свой день для приемов. Это единственный способ видеться друг с другом как можно реже, так что когда хозяйка дома говорит: я принимаю по вторникам, всем ясно, что на самом деле это значит: а в остальные дни недели оставьте меня в покое».
В салоне. Худ. Э. Лами, 1841
Около
Жизнь отдельных участков города также проходила по раз и навсегда заведенному порядку. В главе восемнадцатой уже рассказывалось об особых «расписаниях» прогулок в саду Тюильри и Люксембургском саду. Что же касается хронологии жизни на Бульварах, то ее выразительно описал Бальзак: «Бульвар никогда не остается одним и тем же, все содрогания Парижа передаются ему: у него есть часы меланхолии и часы веселья, часы опустения и часы бешеного движения, часы целомудренные и часы постыдные. В семь часов утра ничьи каблуки не стучат по тротуару, ни один экипаж не грохочет по мостовой. Самое раннее в восемь часов бульвар пробуждают тяжелые шаги носильщика с ношей на плечах, стук первых кабриолетов, крики рабочих в блузах, спешащих на стройку. Еще не подняты жалюзи, лавки закрыты, как устричные раковины. Зрелище, незнакомое многим парижанам, которые считают, что бульвар всегда наряден. <…> В девять часов бульвар уже суетится, как гризетка, там и сям появляются на тротуарах пронырливые люди в пальто. Часов в одиннадцать кабриолеты мчатся на судебные процессы, к очередным платежам, к присяжным стряпчим, к нотариусам; они везут уже почти созревшие банкротства, везут задатки биржевым маклерам, <…> везут портных, везут белошвеек – словом, весь деловой и утренний парижский люд. К полудню бульвар уже голоден, на бульварах завтракают, проезжают биржевики. Наконец, между двумя и пятью часами жизнь бульваров достигает своего апогея, они бесплатно дают пышный спектакль. Три тысячи магазинов сверкают…»
Не только парижский день, но и парижский год тоже имел свое довольно жесткое расписание, об особенностях которого уже говорилось в разных главах книги. Напомним о них.
Светский и политический Париж оживал зимой и «впадал в спячку» летом, когда оканчивался бальный сезон и закрывалась парламентская сессия. Русский дипломат Виктор Балабин не случайно сравнил французскую столицу в летнее время со зрительным залом, который зрители постепенно покидают после конца спектакля.
Если палаты парламента обычно начинали работу в октябре-ноябре, а заканчивали порой в июне или даже июле, то светский сезон был еще короче: он длился с декабря до Пасхи. Салоны открывали свои двери после летне-осенней паузы один за другим, причем по традиции последними начинали принимать гостей обитатели аристократического Сен-Жерменского предместья. До Великого поста главным пунктом программы светской жизни были танцы: балы в частных домах и в Опере, костюмированные балы по случаю карнавала, балы благотворительные. Во время Великого поста танцевали меньше и больше слушали музыку. Конец светского сезона обычно совпадал с последним представлением в Итальянской опере, которое происходило в самом конце марта или в начале апреля. На Страстной неделе наступала пора «прогулки в Лоншан» (о которой подробно рассказано в главе восемнадцатой), а после Пасхи парижский свет начинал готовиться к переезду на летние квартиры. Конечно, кое-какие светские мероприятия происходили и в мае, но они уже воспринимались как прощальные. В отличие от лондонских аристократов, которые зиму проводили в поместьях, а с наступлением теплых дней возвращались в Лондон, богатые парижане на лето уезжали в загородные дома.
Летом Париж пустел; в городе не оставалось никого, кроме бедных тружеников, которые зарабатывали недостаточно для того, чтобы поехать отдыхать, и провинциалов, приехавших полюбоваться столицей. Конечно, на месте были торговцы, но они изнывали от тоски, поскольку в отсутствие светской публики некому было не только покупать модные товары, но даже любоваться ими. Не лучше обстояло дело и в сентябре, тем более что на этот месяц приходились школьные каникулы, длившиеся до начала октября. В это время модному человеку нечего было делать на парижских бульварах или в саду Тюильри. Дельфина де Жирарден в шутку даже предлагала тем, кому не по средствам уехать на отдых по-настоящему, этот отъезд симулировать: затвориться дома и сидеть при закрытых ставнях с утра до поздней ночи, выходить на улицу только затемно, а при встрече со знакомыми делать вид, что те обознались.
Поздней осенью парижане постепенно возвращались в город, и светский сезон начинался вновь.
Впрочем, Париж пустел не только летом, но и в выходные дни, если стояла хорошая погода. Рабочие отправлялись за заставы в кабачки, где, славно погуляв в воскресенье, нередко «прихватывали» и понедельник. Представители крупной буржуазии, нотариусы
и стряпчие, биржевые маклеры и дельцы, уезжали (с субботы до вечера воскресенья) в загородные поместья в окрестностях Парижа; наличие такого имения становилось почти непременным признаком благосостояния. По свидетельству современника, в 1825 году в Париже было не меньше 20 000 любителей провести воскресный день в своем загородном имении.Пушкин, как известно, утверждал, что в его романе «Евгений Онегин» время расчислено по календарю. Вообще-то это высказывание не стоит принимать абсолютно всерьез, но к парижской жизни оно применимо в полной мере: парижская жизнь действительно была расчислена по календарю.
Заключение
Между эпохой Реставрации и Июльской монархией имелись политические различия, которые тогдашние французы ощущали весьма остро. Например, прославленный писатель Шатобриан после Революции 1830 года в знак своего несогласия с новым режимом отказался от звания пэра. Многие его единомышленники-легитимисты в 1830–1840-е годы намеренно уклонялись от участия в придворной и политической жизни. Тем не менее бытовые, повседневные привычки парижан существенно не менялись. Конечно, одни парижане богатели, а другие беднели, в городе прокладывались новые улицы, строились новые кварталы и открывались новые театры; появились железнодорожные вокзалы. Конечно, старшая ветвь Бурбонов сменилась на престоле младшей, короля Франции сменил король французов, а королевскую жандармерию – муниципальная гвардия. Однако палата депутатов по-прежнему заседала в Бурбонском дворце, а палата пэров – в Люксембургском дворце, город по-прежнему торжественно отмечал тезоименитство короля (только день изменился), Парижем по-прежнему управляли префект департамента Сена и префект полиции…
Однако приближался 1848 год. Никто, конечно, не мог предсказать, что именно в феврале этого года разразится революция, которая положит конец не только царствованию Луи-Филиппа, но и целой эпохе в жизни Франции – эпохе конституционной монархии. Однако признаки кризиса в самых разных сферах жизни чувствовались уже давно. 1846 год оказался неурожайным, и это привело к повышению цен на хлеб и народным волнениям в Париже. Потом перед судом предстали бывшие министры Депан-Кюбьер и Тест (первый дал, а второй получил огромную взятку). В 1847 году член палаты пэров герцог де Шуазель-Прален совершил чудовищное преступление – нанес своей жене три десятка ножевых ударов, а потом покончил с собой. Подобные происшествия подрывали доверие нации к политической элите.
Между страной и правительством пролегла пропасть, которая с каждым днем становилась все глубже. Об этом недвусмысленно свидетельствовала так называемая кампания банкетов, которая началась 9 июля 1847 года в окрестностях Парижа, в монмартрском заведении «Красный замок», а затем прокатилась по всей стране. Поскольку правительство запретило публичные собрания, оппозиционеры избрали для себя внешне невинную и вполне французскую «пиршественную» форму общения. На банкетах избиратели и депутаты ели и пили, пели «Марсельезу» и одновременно обсуждали проекты избирательной реформы, которая позволила бы большему числу французов участвовать в политической жизни страны.
Кризис был очевиден для всех… кроме власти. Как нередко бывает в таких случаях, король и правительство проявляли поразительную слепоту: им казалось, что руководимое ими государство процветает и все в нем устроено наилучшим образом.
Катастрофа разразилась в феврале 1848 года, когда правительство запретило очередной банкет. Студенты и рабочие в знак протеста вышли на улицу, национальная гвардия отказалась их разгонять, и тогда безоружную демонстрацию расстреляли солдаты пехотного полка. После этого улицы Парижа покрылись баррикадами, и лишь тогда король решился отречься от престола в пользу своего десятилетнего внука графа Парижского (сына герцога Орлеанского, нелепо погибшего в 1842 году). Но было уже поздно. Луи-Филипп повторил ошибку своего кузена Карла X, который восемнадцатью годами раньше тоже отрекся в пользу десятилетнего внука – и тоже слишком поздно.
Толпа парижан ворвалась в палату депутатов и начала формировать временное правительство. Республиканца Луи-Антуана Гарнье-Пажеса провозгласили мэром Парижа. Из королевского дворца Тюильри парижане вынесли королевский трон и торжественно сожгли его на площади Бастилии, у подножья Июльской колонны. Таким образом, Июльская монархия была предана огню возле памятника тем людям, которые отдали за нее жизнь.
В Париже начиналась совсем новая эпоха – эпоха Второй Республики, за которой последовала Вторая Империя.
Основные события парижской жизни 1814–1848
30 марта – Парижская битва.
31 марта – в 2 часа ночи в особняке маршала Мармона подписано перемирие. В 11 утра союзные войска вступают в Париж.
6 апреля – Наполеон отрекается от престола. Сенат принимает решение призвать на царство Людовика XVIII, находящегося в Англии.
8 апреля – статую Наполеона низвергают с вершины Вандомской колонны.
10 апреля – торжественное богослужение на площади Людовика XV в день православной и католической Пасхи.