Париж

– Я сажаю ради цвета, – объяснял Моне. – Тут у меня есть одуванчики и тюльпаны, мальвы и маргаритки. Подсолнухи. Всевозможные однолетники. В конце лета появляются настурции и полностью закрывают тропу. И еще друзья привозят мне что угодно, всякие редкости из разных уголков света; и я для всего нахожу место.

Это буйство красок занимало почти гектар.

– Как жаль, что с нами нет мамы! – воскликнула Мари.

– Пусть приезжает в следующий раз, – великодушно предложил художник.

Мари подумала, что если она когда-нибудь воспользуется приглашением, то надо не забыть привезти в подарок какое-нибудь диковинное растение.

Они побродили среди цветов, обсуждая увиденное.

– Я рисую растения, – делился Моне с Марком и Хэдли. – Нарисованное я продаю, а на полученные деньги покупаю еще растения. Полагаю, это такой безобидный вид сумасшествия. – Он обернулся к тете Элоизе. – Хотите посмотреть мой пруд?

– С удовольствием!

Для этой цели им пришлось выйти через маленькую калитку в глубине сада. Затем тропа пересекала местную железнодорожную ветку.

– Станции здесь нет, – сказал Моне, – но поезда время от времени бывают, так что надо быть осторожным при переходе через рельсы. – И он предложил тете Элоизе руку.

Оказавшись по другую сторону рельсов, они зашли на еще один участок, совершенно непохожий на первый.

– Мы арендовали дом несколько лет, прежде чем я смог купить его, – рассказал своим гостям Моне. – А пять или шесть лет назад мне удалось приобрести еще и этот участок. По нему протекает ручеек, и поэтому я задумал устроить здесь пруд. И вот, – гордо объявил он, – результат.

Если большой сад был раем, то этот участок напоминал мечту.

Пруд окаймляли ивы и другие изящные кустарники, по его поверхности плавали водяные лилии. А в самом узком месте над водой выстроили изогнутый деревянный мостик в японском стиле. На первом участке гости любовались цветами. Здесь же взгляд притягивали кувшинки, разбросанные по мягкому жидкому зеркалу пруда среди отражений ветвей, листьев, цветов и неба с облаками в вышине. Парижские визитеры взошли на мост и стали молча смотреть вниз.

– Пруд мы начали делать в девяносто третьем, – сказал Моне. – Но приходится долго ждать, пока все вырастет. Природа учит нас терпению. Писать здесь я смог только с девяностого седьмого года.

– Мне кажется, такой пруд может стать наваждением, – заметил Марк.

– Я всегда писал свет, падающий на объект – на здание, поле, стог сена. Тут все иначе. Тут другой цвет. И вы правы: вода притягивает. Она абсолютно примитивна. Загадочна. Думаю, я буду писать эти кувшинки до самой смерти.

Они медленно тронулись в обратный путь. Возле железнодорожной ветки Моне опять предложил тете Элоизе руку. Следуя его примеру, Хэдли подставил руку Мари, и она оперлась на нее. И поскольку раньше она никогда еще не прикасалась к Хэдли, ее пронзило какое-то острое чувство, так что она невольно задрожала.

– Что с вами? – спросил он. – Вы в порядке?

– Да. Просто боюсь поездов. Когда я была маленькой, мне снились кошмары о том, как я застреваю на путях.

Что за ерунду она несет? Не примет ли он ее за круглую дурочку?

– А я боялся медведей гризли. – Крепко взяв ее под руку, американец ухмыльнулся. – Ни с одной стороны поезда нет. Предупредите меня, если увидите медведя.

В целости и сохранности переведя Мари через рельсы, Хэдли отпустил ее руку, и она едва слышно выдохнула.

– Для вас это такое облегчение? – с участием осведомился американец. – Нам лучше держать вас подальше от железной дороги.

Когда они шли через сад к дому, Мари ощущала, как солнце печет ей голову.

В доме Моне было две студии. Первую устроили в бывшем сарае, и там художник показал гостям некоторые из своих работ, в том числе пейзаж с японским мостиком, над которым он еще трудился. Вторая студия была более просторной. Там великий мастер сказал Марку:

– У пруда вы говорили, что он может стать наваждением. Я признаюсь, что в последнее время все мои мысли поглощает мечта об одной затее. Это будет огромная комната, круглая, и по всему периметру – панели с изображением кувшинок, плавающих в воде, и, возможно, намек на облака. В этой комнате зритель будет полностью погружен в голубой цвет. Я говорю «голубой», но, конечно же, имею в виду тысячу цветов, которые смешиваются и ведут себя как растения в саду. Потому что когда цвета взаимодействуют, они создают новые цвета, которые человек доселе не видел или не знал, что видел.

– Такой проект может стать делом всей жизни, месье, – уважительно качнул головой Марк.

Моне кивнул в ответ, потом оглянулся на Мари. Случайно в этот момент она оказалась возле Хэдли. Взгляд художника задержался на них обоих.

– Значит, этот симпатичный американский джентльмен ваш жених? – спросил он.

– Мой… что?

Вопрос застиг девушку врасплох. Ни к чему подобному она не была готова и почувствовала, как в лицо бросилась краска. Это было совсем некстати, но остановить предательский румянец не могла.

– Нет, месье, – пролепетала она.

– Простите, – сказал Моне.

– Увы, мне не повезло быть удостоенным такой чести, – весело отозвался Хэдли и посмотрел на Мари с дружеской улыбкой.

Но она не могла даже глаз на него поднять.

Потом тетя Элоиза что-то сказала Моне, он ответил ей, разговор потек своим чередом, и никто больше не обращал на Мари внимания, за что она была всем благодарна.

Вскоре настала пора прощаться. Когда все двинулись к выходу, Хэдли приотстал, чтобы оказаться рядом с Мари, и тихо произнес:

– Надеюсь, Моне не смутил вас своим предположением, будто мы обручены.

– Нет, – сказала она, – совсем не смутил.

Ей хотелось добавить что-нибудь такое, что заставило бы его думать о ней. «Уверена, у вас множество гораздо более красивых дам на примете» или что-то в этом роде. Что-нибудь. Что угодно. Но она не смогла.

Когда они ждали поезда на платформе вокзала в Верноне, Марк и Хэдли с головой ушли в свой разговор. Тетя Элоиза и Мари негромко обменивались впечатлениями минувшего дня.