Парниша, открой дверь !

Но и он не дурак оказался. Дверь моей рукой нарисовал, но с наборным замком.

– Может, отдадите все-таки грифель?
– спрашивает он на прощание.

– Нет. Я ведь тоже жить хочу.

– Тогда, пожалуйста, отвернитесь, - просит он, а сам опять конфузливо краснеет, что девица нецелованная. Стыдно ему, что шифр тайком за чужой спиной набирать будет.

Пожимаю плечами и отворачиваюсь.

Старикашка замком застрекотал, набирая нужное слово, а затем дверь вдруг хлопнула, но стрекотание осталось.

– Уже?
– спрашиваю.

Молчание.

Оборачиваюсь и вижу, что Старикашка исчез, а буквы в замке крутятся, слово заветное шифруя. Вот те раз! Ни "прощай", ни какого другого последнего слова Старикашка мне не сказал.

Горько мне стало. И обидно. Столько вместе прожили, а он ушел и не попрощался. Первый раз я ему дал искреннее обещание, и первый раз он мне не поверил.

Проклятый червячок совестливости вновь зашевелился в душе, подтолкнул меня к стене. Но я пересилил себя и, повернув голову, посмотрел в окно. За стеклом клубился туман.

... И я стер дверь в Старикашкин мир. Сдержал слово.

"Какой туман? Почему туман? Откуда?!
– забилась мысль, отслоившаяся от моего сознания.

Я подошел к окну и выглянул. Ясный осенний вечер. Привычный вид развалин обветшалой многоэтажки напротив, внизу - загаженная мусором пустынная асфальтовая улица с мощенными потрескавшимися бетонными плитами тротуара.

"Стоп!
– взорвалась отслоившаяся мысль.
– Какие еще мощеные тротуары? Под окнами ведь все Перекопано было!"

Я подошел к окну и выглянул. Ясный осенний вечер. Привычный вид развалин обветшалой многоэтажки напротив, а под окном - старые брустверы окопов, остав-1внные в агонии городской службой канализации лет десять назад. А вот и следы падения тел хмыря с хмыренышем.

"Так вот в чем дело!
– ожило во мне второе, параллельное сознание.
– Вот почему все время был день, а стоило мне засомневаться, как пали сумерки! Вот почему туман за окном". Тут бы мне встряхнуться, да заорать благим матом, но тело и первое сознание не слушаются, поступают по своему.

Сел я на кирпич, на рюкзак посмотрел. Пожрать, что ли? Полез за сыром и наткнулся на пакет с одеялом. Тьфу ты, черт! Я ведь ему, Старикашке, выменивал, чтобы он на голом полу не простудился...

"Значит, прав был Старикашка, когда обозвал меня персонажем, - закипел я.
– Значит, и мой мир ирреален..."

Я словно раздвоился: продолжал жить в своем мире, двигаться, думать, но одновременно жило и второе, параллельное сознание, анализируя мои мысли и поступки.

"Значит, сидит где-то в своем реальном мире Автор, щелкает клавишами машинки, и каждый удар по клавишам дергает ниточки, к которым привязана марионетка Игорь Викторович. Вот почему так трудно было повернуть голову, чтобы увидеть за окном светящийся туман. И вот почему моя жизнь столь динамична и насыщена, будто по нотам расписана!"

Есть расхотелось. Я встал, бесцельно прошелся по комнате... и застыл на месте.

"Парень!
– вдруг подумал я.
– Ты ведь свободен! Путь в твои Палестины, рай социалистический, открыт. Старикашку-то ты спровадил!"

На радостях я пнул рюкзак ногой и бросился было к входным дверям, чтобы сразу уйти в задверный мир, но рассудительность одержала верх. Негоже такому харчу пропадать. Да и одеяло там пригодится. Тем более, что эсэсэсэровской капусты у меня почти не осталось.

Я быстренько загрузил в рюкзак трофейное хмыриное пиво, взвалил его на плечи и только тогда направился к двери. У двери я долго приводил возбужденные мысли в порядок, вызывая в памяти кабинку общественного сортира на железнодорожном вокзале. Наконец настроился и протянул руку, чтобы толкнуть дверь. Только бы в кабинке никого не оказалось! А, впрочем, плевать!

"Так тебя Автор и отпустит!" - съехидничало параллельное сознание.

Но прикоснуться к двери не успел. Она сама открылась. Точнее, упала на меня, выломанная из стены вместе с филенкой. И, пока я барахтался под дверью, в лицо мне ударила струя аэрозоля из газового баллончика.

Кто-то наотмашь вмазал мне по морде, а затем сунул под нос пузырек с аммиаком. Я замотал головой, открыл глаза и блеванул на приводившего меня в чувство хмыря.

– Мать твою!
– заорал хмырь, отпрыгивая.

Голова трещала, как на следующий день после полуведра самогона, в ушах шипело, глаза застилал туман. Кто-то опять сунул мне под нос пузырек с аммиаком.

– Убери, а то и тебя облюю!
– заорал я.

– Дайте ему водки, - сказали из тумана.

Перед лицом возник стакан. Я схватил его обеими руками и опрокинул в себя. Передернуло меня, как от трехсот восьмидесяти вольт. Но полегчало. В ушах перестало шипеть, головная боль начала утихать, в глазах прояснилось.

И увидел я, что сижу, скрючившись, на стуле посреди большой комнаты, сплошь коврами увешанной и устеленной. Передо мной стоит стол громадный, весь резной, в завитушках с позолотой, а на нем - часы каминные, бластер и всякий хлам из моих карманов. И грифель заветный там тоже валяется. А за столом сидит хмырище необъятных размеров и смотрит на меня исподлобья.

– Очухался?
– лениво разлепляет он губы и сует в них сигару. Пальцы у него, что сардельки вареные, и все в перстнях. И костюмчик на нем с нуля, как от

Кардена.

Сел я поудобнее, огляделся. За моей спиной пяток хмырей стоит, один платком с себя мою блевотину счищает.

"Да, влип, - думаю.
– Отсюда не смоешься - это тебе не в развалинах. Таки-достали они меня..."

– Костюмчик-то синтетисеский?
– спрашиваю хмыря облеванного.

– Ну?
– рычит он.

– Тогда пятна останутся, - злорадствую.
– У меня кислотность повышенная...

– Бум-м!
– звенит в ухе, и я слетаю от затрещины на пол. Один из хмырей подхватывает меня и снова усаживает на стул.

– Ты, парниша, мне говори, - лениво цедит слова хмырище и выпускает на меня облако дыма.
– Мне свои сказки сказывай...

– Какие сказки?
– изумляюсь я.

– Бум-м!
– звенит в другом ухе, и меня сновь водружают на стул.

"Так, пожалуй, и мозги вышибить могут", - думаю себе.

– Все скажу, - соглашаюсь вслух.
– Только велите по ушам не бить. А то звенит сильно - вопросов не слышно.

– Так-то лучше, парниша, - кривит губы хмырище.
– Я так понимаю, что ты не знаешь, почему часы идут без механизма, а бластер стреляет без заряда?

– Не знаю, - соглашаюсь я и на всякий случай втягиваю голову в плечи. Но оплеухи не следует.

– Знаю, парниша, что не знаешь, - благостно кивает хмырище.
– Но где ты эти вещи взял, надеюсь, помнишь?

Задумываюсь я. На кого они работают: на государственную машину, или на себя? Что им врать-то?