Пароход
Шрифт:
сават1 – боевое искусство марсельских моряков драться ногами в грубых ботинках без каких-либо правил (руки в бою занимают второстепенное положение).
Когда обижают женщин, и особенно детей, и тут его ярости не было предела, тут он мог и изменить своим принципам «не калечить и не убивать». Много ли, мало ли времени прошло, и слава о неком Тибо-Колотушке потихоньку расползлась по всему Парижу. Его при определённых условиях поминали, однако спроси такого упоминающего: «Как этот Тибо выглядит?» – никто толком описать не мог, а те, кто знал Колотушку – держали язык за зубами, даже дети. Поговаривали, что однажды некий комиссар с Монмартра взял некого мальчишку
В общем, по словам лавочника Дюкре Тибо был из тех, кого в народе называют «Робином Гудом», и кого простой народ любит. А может быть, лавочник что-то и приукрасил.
Люси ждала Алябьева там, где и обещала, за углом ближнего дома.
– Всё нормально, – сказал ей Сергей Сергеевич. – Больше Мишель тебя не тронет. А если тронет – пусть пеняет на себя. Иди домой. Спасибо за помощь.
– Пойдём ко мне… – предложила она и смутилась, как не целованная ни разу девица.
– Как-нибудь в следующий раз, – пообещал он.
– Не придёшь ведь… – со слабым вопросом в голосе, но уверенно бросила она.
– Нет, – согласился он, думая о той девушке, которая его сейчас наверняка ждала.
А если не ждала, то он плохо знал женщин…
Действительно, свежий воздух ночного Парижа был лёгким и возбуждающим. После дождя фонари стали гореть как будто ярче, автомобили по улицам засуетились, людей стало больше – город истосковался от мокрого безделья и ожил. Точнее сказать, ожил в тех местах, где обычно: у ресторанов, синемы, кафе и у прочих публичных заведений. Где-то свистнули, где-то крикнули, где-то бабахнули, полицейские туда на велосипедах помчались…
Ожил великолепный Париж, ожил!
Глава II
Мадемуазель
Лиля действительно ждала Алябьева в вестибюле первого этажа своего доходного дома. Она была нарядно одета: чёрныё туфельки, чёрные чулки в сеточку, тёмно-красное платье, контрастно отторченное белыми полосками, и чёрная шляпка-клош. На руках – чёрные тонюсенькие перчатки и под мышкой сумочка под цвет платья. В общем, в три цвета: со вкусом и дорого. Косметикой она тоже пользовалась умело: ничего лишнего на её лице не было: чуть-чуть туши и чуть-чуть помады. Да и нужна ли была вообще косметика этому молодому девичьему лицу?
– У неё были, мсье? – спросила она с обидой в голосе, по-женски придирчиво оценивая его новую одежду, задерживая ревнивый взгляд на ослепительно белом воротнике сорочки, словно искала не нём предательскую помаду. Потом она прошлась этим ревнивым взглядом по его отливающим глянцем чёрным ботинкам и будто помои на них вылила.
А как же иначе? Он ушёл как дебитор, а пришёл как кредитор.
И в глазах Лилиан стояло: «Если ты с ней – убью!»
– Лиля, я уже тебе говорил, что Милана мне как родная сестра, – улыбнулся Алябьев.
Он протянул Лилиан зонт, но она не взяла его – раздражительно дернула плечом, и тогда Сергей Сергеевич вынужден был положить его на подоконник.
– Однако вы с ней спали, – девушка не верила ему, и это недоверие так в ней и клокотало.
– Спал один раз, – признался Алябьев. – Это было в 20-м году. У Миланы погиб родной брат и умер от ран любимый человек. Ей было очень плохо. Я лёг рядом с ней на кровать и обнял её, и она всю ночь проплакала в моих объятьях.
– И всё?
– А что ты ещё хотела услышать?
Или я похож на человека, который по-другому относится к своей родной сестре?Лиля так обрадовалась и засветилась, что Алябьев невольно залюбовался девушкой.
– Пойдёмте куда-нибудь, мсье! – воскликнула она. – Куда хотите!
– Лилечка, я устал, – ответил мужчина, увиливая от согласия «С тобой – куда хочешь».
– Не беспокойтесь, мсье, у меня есть деньги.
– Кстати, они у меня тоже сегодня есть. И, кстати, вот – возьми за квартиру, – он полез в карман пиджака.
– Я не мой папа, и ваших денег не возьму! – Она пронзительно взглянула на него карими глазами. – И тоже, кстати: он ваши деньги складывает в сейф и никогда не тратит, откуда я делаю вывод, что он берёт их от вас лишь потому, что вы ему их даёте, и он не хочет вас обидеть своим отказом.
– Вот как?
– Да, вот так!
– И всё же я устал. И мне надо подумать кое о чём.
– Я вам совсем не нравлюсь как женщина, мсье?
– М-м-м… Отчего же? Ты мне как раз очень нравишься. Но…
– Опять скажете, что старше меня почти на 23 года?
– Скажу, мадемуазель.
– Мсье, тогда тоже мне скажите: почему вы вступились за моего отца, когда на него напали грабители?
– Так получилось, Лиля.
– Вас так воспитали?
Он пожал плечами.
– Две недели назад, – сказала Лилиан, – на бакалейщика Жака Бастьена, живущего на соседней улице, тоже напали. И никто за него не вступился.
– Видимо, этого никто не увидел.
– Видимо! – явно возмутилась она и с полицейской сухостью перечислила: – Пизо, Любен, Дюли, Ривель… Все почему-то вдруг взяли и ослепли! Видимо, потому что это случилось среди белого дня, сразу же после обеда. А на папу напали, когда уже темно было, и лишь вы один это увидели. Видимо, у вас хорошее зрение, мсье!
– Видимо, мадемуазель.
– Так мы идём?
Её настойчивость заслуживала внимания. Недаром Лилиан сказа ему: «Вы хоть и русский, но я – француженка!» И так нарядно она оделась, конечно же, тоже для него одного, и поэтому отказать девушке мужчина более не осмелился.
– Хорошо, – согласился Алябьев. – Куда мы отправимся?
– Только не в кабаре! – запрещающе ответила она. – Там слишком много голых женских ног, и вы забудете обращать на меня внимание.
– Куда же тогда? – улыбнулся Алябьев: голыми женскими ногами его было не удивить. Если его и интересовали чьи-то, то это были… Но он тут же одёрнул свои мысли и запретил себе думать о Лилиан с этой кобелиной стороны.
– Можно в «Белый шар» или же в «Купол». Я там никогда не была, – предложила девушка и задала вопрос: – Почему вы столь оценивающе посмотрели на меня? Я выгляжу как несовершеннолетняя?
– Отнюдь нет, мадемуазель. С косметикой вам вполне можно дать восемнадцать.
– То есть, она меня старит?
Алябьев вздохнул: да чего же она хочет-то? То ли старше быть, то ли моложе?!
– Нет, Лиля, она тебя не старит. Просто ты выглядишь более взрослой.
– Значит, идём?
– Пойдём, только я на минуточку поднимусь к себе.
Лилиан в его комнатушке похозяйничала: пол был вымыт, кровать натянута в струнку, у окна, высунув трубу в маленькую форточку, стояла переносная чугунная печка, называемая в России «буржуйкой». Она была уже капитально протоплена, отчего в комнатке было уже не влажно и холодно, а достаточно сухо и тепло. Бумажного пакета с провизией, принесённого Лилей, на круглом столике не было, но зато на нём стояла бутылка красного вина и высокий стакан. Алябьев убрал на верхнюю полку платяного шкафа Миланин «Смит и Вессон», взял оттуда свой стальной кастет – в Париже в это время суток всякое могло произойти, и вновь спустился в вестибюль.