Партизанская искра

— Точно не знаю. Это группа Замурина, которая готовилась к весне бежать из лагеря. Их двенадцать человек, но скольким из них удастся вырваться сегодня, сказать трудно. Дело ведь у них не простое. Там и колючая проволока, и часовые, и прочие фашистские прелести. К тому же, у них ни теплой одежды, ни оружия.

— Вот это самое главное, — озабоченно промолви Гречаный. — Конвой, наверное, будет строгий и голыми руками его не возьмешь.

— Придется нам с вами вооружать пленных. Мысль учителя совпала с мыслью Карпа Гречаного.

— Оружие у нас есть, Владимир Степанович.

— Я знаю, — подхватил учитель. — Я на него рассчитывал, когда мы обсуждали вопрос о спасении комсомольцев. План мой был одобрен. И не повстречай я вас, решил бы сам пойти за оружием. Мы ведь давно знали, что у вас на горище имеется склад, вернее — целый арсенал.

— Да, вместе с сыном устраивали. Готовились хлопцы к боям с врагом. А теперь вот самих освобождать придется. — В голосе Карпа Даниловича слышалась горечь.

— Судьба их сейчас в наших руках, — задумчиво проговорил учитель. Некоторое время молчали, прислушиваясь к спокойному дыханию леса. Где-то далеко натужно пыхтел паровоз. Оба думали об одном и том же: о завтрашнем дне.

Моргуненко достал часы со светящимся циферблатом и, сделав из ладоней темную воронку, посмотрел время.

— Половина первого.

— А когда они должны придти?

— Условлено в полночь. А там, как удастся. Лагерь, не дом — хлопнул дверью и вышел. Им придется или перехитрить часовых, или… снять. — Моргуненко помолчал; и вдруг, резко положив руку на колено собеседника спросил: — Так как же с оружием, товарищ Гречаный?

— Решение известное. Вы командир. Как прикажете, так и будет. Парфентия пока нет с нами, так разрешите мне биться и за себя, и за сына.

— И за всех, — улыбнулся Моргуненко.

— И за всех. Верно вы сказали.

В эту суровую минуту от искренних, горячих слов простого человека учителю стало тепло и радостно. Вот за таких, как Карп Гречаный, Парфентий и Митя, Поля и за многих других, он готов был пойти на любые жертвы. Ему захотелось сказать этому человеку теплое, ласковое слово.

— Счастливый вы, Карп Данилович. Не у каждого отца есть такой сын.

Чувство отцовской гордости огнем обожгло сердце Карпа Гречаного. Он в волнении провел рукой по лицу и тихо, задушевно промолвил:

— Вы, Владимир Степанович, воспитали моего сына, вы научили его быть таким. И вам за это отцовское спасибо.

Отдаленный, еле уловимый шорох достиг их слуха, прервав разговор. Они насторожились и стали прислушиваться. Потом шорох прекратился и через небольшой промежуток времени послышался негромкий протяжный свист. За ним второй и третий. Это был пароль.

— Идут, — возбужденно сказал Моргуненко, приподнявшись.

И снова тишина сковала лесное царство. Видимо, идущие ждали отзыв.

Моргуненко ответил протяжным тройным свистом.

Меж стволами деревьев замаячили приближающиеся фигуры.

Учитель из предосторожности вытащил наган. Гречаный сделал то же самое. Оба, затаившись в кустах, наблюдали за приближающимися. Подходившие остановились и повторили пароль. Моргуненко тихо ответил.

На полянку вышла горстка людей.

— Кто? — окликнул учитель.

— Дмитрий, — прозвучало в ответ.

Их было четверо. Замурин в ватнике и красноармейской ушанке подошел и поздоровался с Моргуненко.

— Это товарищ Замурин, — представил Владимир Степанович.

— Слыхал, — ответил Карп Данилович, пожимая худощавую, холодную руку Замурина. — Гречаный.

— Отец Парфентия Гречаного, — пояснил учитель. Дмитрий придержал в своей руке шершавую руку Карпа Даниловича и с чувством признательности и уважения потряс её. — Мои товарищи: Азизов, Синельников и Гафизов.

Все трое были одеты в потрепанные, почерневшие шинели. На одном была солдатская шапка, на остальных — пилотки с опущенными на уши отворотами.

— Не все еще? — спросил Моргуненко. Замурин неловко помялся, подыскивая слова.

— Остальные вряд ли вырвутся. — с трудом выговорил он.

С минуту длилось удручающее молчание.

— Почему? — спросил учитель.

— Так вышло. Нас готовилось одиннадцать. Мы должны были снять часового у ворот и уйти. Но поздно вечером в лагерь приехало какое-то большое начальство, и жандармы усилили посты. Откладывать побег было нельзя. Мы знали, что это грозит провалом всего вашего плана. Тогда я посоветовался с товарищами и мы решили перерезать проволоку и выходить по-двое. Четверо успели выбраться, а остальным, видно, помешали часовые. Мы слышали выстрелы и крики солдат. В лагере поднялся переполох, и остальным товарищам выбраться не удалось.

Рассказ Замурина встревожил Моргуненко. Он молчал, взвешивая создавшееся положение.

Все ждали, что скажет их руководитель, которому каждый из них с этой минуты вверял свою судьбу. Его решение будет их решением.

Владимир Степанович понимал, что от него ждут командирского слова. Он оглядел стоящих перед ним людей.

— Так вы сказали, товарищ Замурин, что побег, несмотря на сложившиеся трудности, нельзя было отложить?

— Да. И мы решили любой ценой уйти. Мы понимали, что на нас рассчитывают.

— Хорошо, товарищи. Вы правильно сделали. Но положение остается тяжелым. Нам предстоит неравный бой.

— Мы готовы, — твердо ответил Замурин.

— Вы сейчас бойцы за Советскую Родину, народные мстители, — сказал Моргуненко.

— Верно! Какой хороший слова! — подхватил низенький, плотный Гафизов в куцой шинели и пилотке.

— Злобы у нас накопилось у каждого на троих, — сказал Замурин.

— Правильно он говорит, — сказал Гафизов, — Драться будем, товарищ командир, голова долой жандармам, товарищи надо спасай.

— У тебя тоже злости к врагам на троих? — спросил Владимир Степанович.

— У меня четыре, пять, шесть злоста, — запальчиво ответил Гафизов, блеснув угольками черных татарских глаз.

— Тогда нас уже не шесть, а восемнадцать получается, — пошутил учитель. — Ты откуда сам-то, Гафизов?

Гафизов не сразу понял вопрос.

— Из Казани он, — ответил за него Замурин. — И Азизов из Казани, а Синельников — москвич.

— Будем драться, товарищи?

— Будем. Винтовка нет. Замурин сказал, винтовка будет.