Партизанская искра

Парфентий снял с себя куртку, вывернул светлой подкладкой наверх и, смешавшись с белыми языками поземки, пополз на локтях в степь.

Глава 11 АРЕСТЫ

К рассвету из Первомайска в Крымку прибыл карательный отряд из двухсот жандармов. Все село было охвачено плотным, непроходимым кольцом вооруженных солдат. Около сотни жандармов с овчарками и пулеметами было расставлено вдоль опушки леса по берегу Кодымы. В этом месте локотенент Анушку больше всего боялся побега окруженных партизан.

Имея список членов подпольной организации, жандармы с помощью полицейских начали массовые аресты.

Охваченное диким ужасом, пробудилось в это утро село. Из края в край неслись крики матерей, стоны избиваемых арестованных, грубая брань жандармов. Пьяные, озверелые, они, врывались в хаты, стаскивали с постелей юношей и девушек, нещадно, с остервенением избивали их на глазах родителей и полураздетых бросали в машину.

Машина шла по улице от хаты к хате. Следом за ней бежала огромная толпа народа. То были матери, сестренки, братишки арестованных. Полураздетые и раздетые, с непокрытыми головами женщины кричали:

— Куда вы их увозите?

— За что хватаете детей?

Жандармы будто не слышали. Они прикладами отгоняли женщин, толкали в снег, Но матери поднимались снова, не чувствуя ни холода, ни боли от побоев, ни страха перед свирепыми жандармами, обступали машину.

В это время группы карателей были посланы по соседним селам. Шли аресты в Катеринке, Петровке. Были схвачены Маруся Коляндра и Соня Кошевенко, вернувшиеся ночью с налета на жандармский пост.

В Петровке арестовали руководителя группы Николая Демиденко, Петра и Бориса Демиденко.

К полудню почти все члены подпольной организации были арестованы.

Но начальник жандармерии не мог успокоиться на этом. На свободе оставались главари организации: Парфентий Гречаный и Дмитрий Попик, ускользнувшие из его рук. Он был уверен, что раненый и измученный Попик не мог уйти из села. Да и вообще, Анушку надеялся, что жандармский заслон не выпустит из села ни одного человека.

— Антон! — позвал Щербаня к себе в кабинет капитан Анушку. — Займись этими главарями. Хорошенько поищи по селу. Если не разыщешь — арестуй семьи и ко мне в жандармерию, в камеру. Жену учителя тоже.

На притихшей улице снова послышался шум.

Лукия Кондратьевна глянула в окно. К хате подходила группа жандармов, предводительствуемая Щербанем. Он шел в распахнутой меховой куртке, широко размахивая руками. Когда вошел в хату, молча оглядел все кругом и спросил:

— Где сын?

— Не знаю, — ответила женщина.

— Ах, не знаешь? — вспыхнул Щербань. — А муж?

— С утра вышел куда-то и до сих пор вот нет.

— Но ты знаешь, что твой сын главный бандит?

— Нет. От тебя впервые слышу, что мой сын бандит.

— И муж твой тоже бандит, с ним заодно был.

— И об этом не знаю, не слыхала.

Щербань недоверчиво посмотрел на женщину.

— Я не замечала за ними ничего.

Антона будто плетью хлестнули.

— Брешешь, стерва, скрываешь! Говори, куда спрятала мужа и сына! Запорю, как собаку!

Женщина молчала. То, что муж и сын были на свободе, придавало ей мужества. До прихода Антона она тревожилась, что их тоже арестуют, но теперь эти опасения исчезли. А за себя она не боялась. Уж пусть теперь с ней что хотят делают.

— Если не скажешь, где прячутся твои бандиты, вместо них в петлю пойдешь.

— Ну что же, твоя сила, вешай, — произнесла женщина.

Рассвирепев, Антон наотмашь хлестнул плеткой Лукию Кондратьевну по лицу. Та не вскрикнула, не ахнула, а молча повалилась на кровать. Маня в испуге бросилась к матери.

— Мама, только не плачь, — шопотом произнесла она и уставилась большими, серыми глазами на мучителя.

— Маму не трогайте, лучше меня возьмите, — решительно сказала девочка, — меня повесьте, ведь вам все равно, кого вешать.

Полицай оттолкнул Маню и почтительно обратился к жандармам:

— Надо обыскать хорошенько, они научились прятаться.

Долго рылись жандармы в каморке и сарае, лазили на чердак, в погреб. И нигде ничего не нашли. Антон бросил:

— Одевайтесь поживее, да пошли с нами. Так вернее дело будет.

— По-твоему я тоже бандитка? — спросила женщина. — И она бандитка? — указала она на дочь.

— Без разговоров! Давай, пошли! Там объяснят, кто вы такие.

Карп Данилович в это время сидел на чердаке сарая в каморке. Он услышал, как прошли мимо жандармы и скрылись в хате, потом, через несколько минут, шуршали рядом на чердаке, перерывая во всех уголках солому, затем, ругаясь и отплевываясь от пыли, снова ушли в хату. Среди слитного шума голосов он различил голос Щербаня:

— Нечего и запирать, коли тут жить никто не будет.

Несколько секунд было тихо. Вся группа шла молча и когда вышла на дорогу, женщина решительно крикнула:

— Не пойду! Никуда от своей хаты не пойду!

На мгновение Карп Данилович услышал короткую возню, хлесткий удар и пронзительный, леденящий душу крик. И тут же вместе с криком смешалась грубая матерщина и плач девочки. Было ясно, что жену и дочь уводят.

Сжав в руке наган, Карп Данилович бросился к отверстию. Но будто кто-то непомерно сильный схватил его за руку и удержал. Ведь спрыгни сейчас вниз, он обнаружил бы каморку на чердаке. А там оружие, боеприпасы, знамя.

«Нельзя», — подумал он.

Стиснув до боли зубы, Карп Данилович опустил наган в карман и слушал, как удалялись по хрустящему снегу шаги, и через несколько минут все стихло. В голове стоял звон, рябило в глазах. Он упал ничком на перебитую солому и долго лежал с широко открытыми глазами и плотно стиснутыми зубами. Слова Щербаня-«твои бандиты сами придут» — говорили о том, что Парфентий на свободе. Это облегчало его страдания.

Через некоторое время он успокоился и стал думать, правильно ли поступил, что не вышел к жандармам сам. Тогда бы жена и дочь, может быть, остались дома и не подвергались бы мучениям. А что же дальше? Его схватили бы как партизана и отца главаря подпольной организации. Все равно мать и дочь жандармы не оставили бы в покое. Он не допускал мысли, что неповинную женщину и девочку могут наравне со всеми пытать и подвергать всяким мучениям. Подержат в камере, постращают и выпустят. Ведь не весь же народ они будут сажать в тюрьмы и убивать.

Карп Данилович сошел вниз. В углу сарая тихо и грустно промычала корова.

«Одна остается, без присмотра», — подумал хозяин и, достав большую охапку сена, набил в ясли.

— Ешь. А уж насчет пойла придется потерпеть. Может, хозяйка твоя вернется, — Карп Данилович надеялся, — что жену с дочерью выпустят.

Осторожно он прошел в сени. Все двери были настежь распахнуты и в хате гулял холод.

— Ишь ведь, как скоро уходит тепло, когда нет в жилье человека, — с грустью подумал он, закрывая дверь.