Партизаны в Бихаче

А петух, здоровенный, чуть не с саму бабку, сидит себе, связанный, в мешке и сердито вертит во все стороны головой, украшенной роскошным гребнем. Видать, ему не нравится, что тут так шумно и так много народу. Весь штаб в явной растерянности.

— Вот еще не было печали, что нам с живым петухом делать?

К счастью, кто-то вспомнил про повара Лияна из Второй краинской, который был сторожем в деревне бабки Мики и уж чего-чего, а как с домашней птицей обращаться — прекрасно знает.

— Давай, Лиян, выручай, присмотри за этим петухом, пока смотр не кончится.

Лиян запихнул петуха себе в сумку, оставив снаружи только голову, но потом вдруг вспомнил:

— Оно все ничего бы, только как бы беды не случилось, а ну как он, подлец, начнет орать во время смотра перед товарищем Тито?

— Ничего, не бойся! — успокаивает его веселый гимназист Бодрячок, любимец всей роты. — Раньше, во время крестьянских волнений, красный петух был символом народного восстания, а наш товарищ Тито, как ты знаешь, земляк вождя народного восстания Матии Губеца.

— Ага, вот оно что! — понимающе закивал Лиян. — Видишь ты, дело какое, бабка хоть и неграмотная, а ведь угадала, какого петуха на наш парад принести надо. — Лиян любовно погладил петуха по голове и добродушно пробурчал: — Ты небось самому Губецу песни пел, а теперь у нас, его правнуков, оказался. С петухами да поэтами всегда так, только подумаешь — нет его, исчез, а он тут как тут, хвост распушит, закукарекает, даром что в сумке со связанными ногами сидит, как ты, например, несчастье мое краснохвостое.

Не успели командиры благополучно решить вопрос с бабкой Микой и ее петухом, как появилась новая бабья напасть, и не где-нибудь, а в самом тылу дивизии.

Разумеется, это была тетка Тодория. Заметила она за шеренгами построенной дивизии длинные орудийные стволы, пробралась каким-то образом сквозь строй со здоровенным вертелом в руке и стала громко грозить:

— Ага, вот вы где, паразитки, у партизан в плену, однако носы все еще вверх задираете! А помните, как одна из вас мой амбар снарядом разнесла? Ага, делаете вид, будто ничего не знаете, невинными ягнятами прикидываетесь! Ну погодите, ужо я вам спину-то почешу!

Одну пушку Тодория стукнула своим вертелом по длинному стволу, другую ударила по колесам, третью кольнула куда-то в брюхо, но тут перед ней возник сам командир артдивизиона и стал ее увещевать:

— Не надо, испортишь еще чего-нибудь ненароком, это же наши пушки.

— Гм, наши! Ты их еще защищать будешь! Выехали, понимаешь, на парад наравне со всеми, а забыли, как бедной женщине амбар крушили и курей пугали. И хоть бы носы опустили, прости, мол, нас, а они ишь выставились! Стыд и срам!

— Ты права, тетка, — поддержал ее один партизан-артиллерист. — Я хорошо помню, как они нас под Бихачем землей и железом засыпали.

Это препирательство по поводу пушек заглушили восторженные крики собравшихся. Словно деревья под мощным порывом ветра, заколыхались толпы народа, все головы обратились в сторону Подгрмечского шоссе. Там, со стороны Бихача, медленно ехал автомобиль, осторожно минуя недавно засыпанные воронки, изрывшие дорогу Бихач — Крупа — Санский мост.

— Товарищ Тито едет!

В едином восторженном порыве весь Подгрмеч, тысячи рук, тел подались вперед, как одна гигантская живая волна. В этой мощной людской волне были все: разутые и раздетые, те, кто мерзли, голодали, оплакивали погибших товарищей, те, кого расстреливали, вешали, сжигали заживо, бросали в пропасти… Короче говоря, восставший, вооруженный, закаленный в боях и походах, гордый, веселый народ…

— Мы здесь, товарищ Тито, мы еще здесь! Напрасно кровавые палачи грозили, что нам на рождество одного петуха на всех хватит! Пусть придут сейчас, поглядят, сколько нас под твоими знаменами! Нам и вправду хватит одного петуха, вот этого, красного, на нашем развевающемся знамени!

Затем товарищ Тито произнес речь, и голос его громко звучал в торжественной снежной тишине, а краинские герои, его воины, внимательно слушали его, слушали заплаканные матери и нахмуренные отцы, веселые девушки, непоседливые девчонки и восторженные мальчишки, тайно мечтавшие о том, чтобы сбежать из дома в первую бригаду, которая с песней пройдет через их село.

А когда Верховный главнокомандующий закончил свою речь, захлопали винтовки, затрещали пулеметы, точно начался настоящий бой, хотя на этот раз все стреляли в воздух. Напрасно командир дивизии, суровый Шоша, грозно сверкал черными глазами и кричал, чтобы бойцы прекратили стрельбу. Ничего нельзя было поделать.

— Да оставь ты их, краинцы без стрельбы не могут веселиться, — с добродушной улыбкой бросил ему Коста, который командовал этими героями во время штурма Бихача. — Они захватили у врага много боеприпасов, и теперь им никто не сможет запретить выпустить в небо несколько сотен пуль. Пускай палят.

А когда началось народное гулянье и пронесся слух, что сам товарищ Тито танцует козарское коло, все высыпали на полянку перед деревенской церковью, где стремительно кружилось веселое коло, к которому присоединялись все новые и новые люди, и живая цепь человеческих рук росла и росла без конца и края.

Джураица Ораяр подлетел ко мне и Лияну и, едва переводя дыхание, выпалил:

— Ох, что там делается, эта девчонка пляшет рядом с товарищем Тито!

— Какая еще девчонка?

— Мрвица! Скачет и кружится, бесстыдница, будто перед ней простой взводный из омладинской роты.

— Ничего, Джуро, в коло каждый может плясать с кем угодно, — рассудительно успокаивает его Лиян. — Иди-ка лучше и сам с ней спляши, она же тебе шарф подарила.

— А что, дядя Лиян, и пойду! — весело сверкнул глазами паренек. — В коло, к сверчкам, как сказал бы дедушка Дундурий.

Джураица побежал на поляну, пробираясь сквозь толпу, а Лиян засунул руку в свою сумку, из которой торчала голова петуха бабки Мики с франтовским гребнем, достал оттуда плоскую бутылочку с ракией и, блаженно улыбаясь, сказал:

— Такую мы с тобой еще не пили. Это дядя Джураицы принес. Говорит, сварена из какой-то ягоды, вроде черешни, руньгуза называется. Руньгузовая, значит, ракия. Эх, чего только люди не придумают.

Хорошенько прочистив горло руньгузовой ракией, мы с Лияном решили подойти поближе к пляшущим, чтобы посмотреть, что там выделывает наша веселая Мрвица.

— Эх, Мрвица!

Через много лет, узнав, как погибла Мрвица на станции в Боснийской Крупе, сел я однажды вечером за свой рабочий стол, вспомнил тот славный день, проведенный в Сербской Ясенице, и в память о милой девушке написал рассказ «Мрвица защищает командующего».

Рассказ, правда, получился несколько бессвязный, но что поделаешь! Лучше уж какой есть, чем никакого.

«Невысокая девушка, некрасивая, с чуть кривым ртом, всегда и со всяким готовая поспорить о чем угодно, торопливо готовится к торжеству. Завтра, в канун рождества, на смотр в Ясенице приедет Верховный главнокомандующий Тито.