Парусная птица. Сборник повестей, рассказов и сказок

Он едва заметно морщится. Смотрит на руку, только что державшую букет; пальцы в крови.

— Это розы, — говорит он, как будто я не знаю, как называются цветы с шипами.

Он оглядывает мою комнату. Она выставлена нагишом на его обозрение. Вместе со старыми фотографиями в серванте, оплывшими столбиками свечей, пыльными книжными корешками, пожелтевшими обоями и растрескавшимся потолком…

— Почему ты не берешь трубку? — спрашивает он, как будто в самом деле надеется на ответ.

— Я очень занята, говорю я. У меня… будет новая программа.

У него внутри как будто зажигается теплая елочная лампочка:

— Правда?

Смотрю ему в глаза. Не знаю, что сказать.

— Какая программа, Ленка? Ты бросаешь «Щели»? Ты…

— Зачем ты пришел? — обрываю.

Он смотрит на свою окровавленную ладонь. Потом берет с полки пустую стеклянную вазу. Идет в ванную, а я только разеваю рот, как рыба, пытаясь его остановить.

Я слышу, как он моет руки. Как набирает воду в вазу. Как возвращается наконец и ставит розы на пол по ту сторону меловой черты.

В ванной — там, откуда он ушел — тихо.

— Зачем же ты это сделал, — спрашиваю шепотом.

— Они без воды завянут, — отвечает он шепотом тоже. — Сделал затем, потому что жалко…

— Кого жалко?

— Розы…

— А больше никого?

— Я хотел сказать тебе, — говорит он.

Молчу. И он молчит. Смотрит под ноги, на черту между нами.

— Там ванна остыла, — говорит он.

— И что?

Смотрит на меня очень серьезно:

— Ничего. Там никого нет… И ванна остыла… И… знаешь… пусть живет как захочет.

Зажмуриваюсь.

Темно.

Елена

Темно.

Потом вдруг вспыхивает свет.

Размытые очертания становятся четкими. Как будто близоруким глазам сама собой возвращается способность видеть пылинки в солнечном луче.

Скорлупа лопается изнутри, и мир рывком прорастает за пределы моей комнаты.

«Я человек, я посредине мира,

За мною мириады инфузорий,

Передо мною мириады звезд»…

— Лена, — говорит мой собеседник, и его зрачки вдруг расширяются, как черные озера. — Лена?!

Вижу свое отражение в его глазах.

Выпрямляю спину.

И, не зажмуривая глаз, не склоняя головы, делаю первый шаг за пределы мелового круга.

Киев, 2003

Тина–Делла

— Зар–раза, — сказал пилот с экспрессией. Капельки его слюны упали на монитор и засветились там, как крошечные стеклянные луны.

Пилот вытер монитор рукавом. Обернулся ко мне:

— Здесь негде сесть, милостивый государь. Позвольте вас отстрелить, ибо другого пути я не вижу.

На мониторе тянулась безрадостная серо–бежевая равнина.

— Отстреливайте, сударь, — печально согласился я.

…Могло быть и хуже.

Скафандр избавил меня от сколько–нибудь серьезной травмы. Я поднялся с четверенек; катер уходил за горизонт, волоча за собой белесый след в зеленоватом небе, а над моей головой таял мой собственный воздушный след — отпечаток короткого неуклюжего полета.

Слежавшаяся пыль. Песок, похожий на пепел, скалы, похожие на несвежий ноздреватый сыр. Камушки — не то черепки глиняного кувшина, не то чешуйки окаменевшей шишки — располагались вдоль силовых линий какого–то местного поля; казалось, терпеливый ребенок трудился здесь, выкладывая «дорожки» из бурых и черных камней.

Я шагнул. Мой башмак нарушил целостность ближайшей цепочки, но стоило оторвать ногу от грунта — и камни заворочались, будто тяжелые насекомые, устраиваясь на новом месте, выстраиваясь заново, и через несколько секунд отпечаток рифленой подошвы оказался естественной деталью ландшафта: камни включили его в свою картину мира…

Щитки скафандра «загорели», фильтруя лучи очень яркого белого солнца. Сильный ветер задувал внешние микрофоны, не давая услышать ничего, кроме унылого завывания на трех нотах. Я огляделся; бесптичье, безлюдье и бестварье от горизонта до горизонта. И не хочется думать о том, что будет, если я не найду вход в Медную Аллею, или они по какой–то причине откажутся меня впустить…

Я взобрался на камень повыше.

Вот она, расщелина, на которую ориентировался пилот. Почти отвесные стены. Лента грузового транспортера. Прозрачная колонна лифта.

А внизу, в тени скал — имение, где я с сегодняшнего дня служу учителем рисования.

* * *

Люк открыло служебное устройство. Отступило, приглашая войти; склонило красивую черноволосую голову, не опуская при этом взгляда — холодного взгляда домашней машины, сканирующей чужого:

— Добрый день, тан–Лоуренс. Меня предупредили о вашем приезде. Хозяина нет дома. Тина–Делла ждала вас вчера.

— К сожалению, я задержался. Не мог договориться насчет ка…

И осекся, сообразив, что оправдываюсь.

Устройство выпрямилось; губы его сложились в улыбку:

— Я покажу вам вашу комнату и свяжусь с тина–Деллой. Она придет и встретит вас.

— А тан–Глостер…

— Хозяин вернется к вечеру. Здесь можно снять скафандр. Будьте добры, передайте мне управление вашим багажником — я отведу его наверх и распакую вещи.

Я проводил устройство взглядом, как прежде провожал катер. Оно поднималось по лестнице, и мой багажник — старомодный и громоздкий, на гусеничном ходу — тянулся за ним, будто домашнее животное.

Кожа зудела. Скорее всего, на нервной почве; я обнял себя за плечи.

Огромная гостиная. Высоченный потолок — в колониальном стиле. Смотрите все, как много у нас ресурсов, как много воздуха мы в состоянии очистить, увлажнить и согреть…

Те времена давно прошли. Теперь здесь сумрачно — и довольно–таки холодно.

По потолку метнулась многоногая тень. Я вздрогнул; это был всего лишь робот. При виде меня остановился, оторвал передние лапы от потолка и повис вниз головой, зачем–то демонстрируя мне мохнатый животик с мерцающим на нем протоколом. Спутал меня, что ли, со служебным устройством?

Регулятор обогревателя стоял на отметке «максимум». Я подошел ближе. Экран притягивал и завораживал взгляд; в сочетании огненных пятен виделись смеющиеся человеческие лица, бег облаков, налетающие на берег волны…

Это было самое теплое и самое светлое место во всей комнате. Я опустился на краешек одного из трех больших кресел, придвинутых близко к экрану, и протянул к обогревателю трясущиеся ладони.

— Тэ–ан–Лоу–рен–з?

Сначала я ничего не увидел — в моих глазах лежал отпечаток светящегося экрана. Я понял только, что в полутьме на ступенях лестницы кто–то стоит. Прошло несколько секунд, прежде чем я разглядел, что это девушка, что она очень молода и, пожалуй, миловидна, что подростковая фигура ее облита черным платьем до самого пола.