Пасифик
Шрифт:
— Ремаген, — повторил он с восторгом. — Я помню! Я… сейчас…
Он обвёл спутников округлившимися глазами, коротко вздохнул и вдруг сорвался с места и побежал вперёд, тяжело выбрасывая ноги.
***
— Э-э-э! — заголосил Мориц. Он первым сообразил, что случилось. — Хальт, дурень! Стой, куда?
Они бросились следом, и тут землю тряхнуло.
Не удержавшись на ногах, Хаген упал на четвереньки, взметнувшаяся волна известковой пыли ударила и запорошила глаза. Он сделал вдох и поперхнулся, пополз назад, судорожно втягивая воздух, содрогаясь всем телом в попытке выхаркнуть меловую взвесь, забившую лёгкие. Почва разъезжалась, его неумолимо втягивало внутрь образовавшейся воронки. Он услышал сдавленный крик и
Штанина зацепилась за острый край ветки или камня. Хаген изогнулся и дёрнул, вслепую попытался скинуть петлю или хотя бы разорвать ткань, но она оказалась чертовски прочной. Проклятье! Он бросил взгляд назад, и это было ошибкой. То, что он увидел, наполнило его первобытным ужасом, праотцом современных кошмаров, и заставило тело задёргаться ещё сильнее, отчего грунт стремительно пополз вниз, навстречу гигантской личинке муравьиного льва, составленной из облупившихся яиц. Яиц? Белесые шары настойчиво пробуривались вверх, земля вокруг них кипела и опадала, и какие-то белые, тонкие стебли — корни? пальцы? — выныривали со сверхъестественной быстротой, отбрасывая комья и булыжники.
Головы! Боже мой, это головы!
Шшш-с — свистел песчаный поток, увлекая за собой обломки досок, жестяные банки, куски фанеры и толя. В ход пошло содержимое куч, нагромождённых по обочине. Вгрызающаяся в землю рука Хагена наткнулась на короб пехотной тележки, прицеплённой к чему-то ещё. Издав натужный стон, он подтянулся, вернее, попытался подтянуться, и вся конструкция просела. Зазвенела натянувшаяся цепь.
Сейчас меня…
— Давай сюда!
Что-то мелькнуло сверху, схватило за рукав и потащило, с силой, хоть и большой, но явно недостаточной чтобы выкорчевать его из-под земли.
— Да помогай же! — в изнеможении, почти со слезами прохрипел Мориц. — Не могу!..
Хаген заработал локтями, коленями и, всё-таки нашёл выступ, относительно неподвижный, от которого и смог, наконец, оттолкнуться. Ещё, ещё! С каждым рывком он ощущал, как лопаются жилы, омерзительный щелчок, полузадушенный «тонк» басовых гитарных струн. «Я — больной зуб!» Приотворившиеся на секунду двери памяти явили давно утраченное, выпукло-полуобморочное: звяканье железных инструментов, раздражающий, с пряничным оттенком запах эфира, чувство распирания и ни с чем не сравнимое облегчение, когда укоренившиеся отростки нехотя поползли из развороченной десны.
— Быстрее, дубина!
Последнее усилие увенчалось успехом. На подламывающихся ногах они заковыляли прочь от дыры, края которой неуклонно расширялись. Хаген держался ориентира — подпрыгивающей горбатой спины, выбеленной ракушечной пылью до полной неузнаваемости. Неузнаваемый Мориц цедил неузнаваемые слова, опять этот древний язык, птичий щебет, скрежет, уханье, плеск подземных источников и много-много песка.
Засыпать значит быть засыпанным.
Всё глубже и глубже. Меловой порошок доходил уже до щиколоток. Зелёные пятна с прорезями для глаз и рта парили в невесомости, и яркие острозубые звёзды усыпали горизонт, на котором, ничуть не смущаясь присутствием двух солнц, восходила маленькая круглая луна, похожая на кнопку «стоп».
А с обратной стороны горизонта спокойный и растворенный в небесной лазури плавал Пасифик.
«Спаси нас! — взмолился Хаген. — Никто не заслужил такого. Что бы они не сделали! А я, не шпион, не солдат, не совершивший ничего дурного, разве я заслужил? Несправедливо! Несправедливо!»
Несправедливо!
Светловолосая босая женщина неторопливо прошла по гребню стены, держа в руках белый платок, свёрнутый конвертиком.
Дойдя до края, повернула обратно. Её просторная одежда рябила и раздувалась от ветра, фиолетовый треугольник на груди маячил как наградной знак. В такую награду удобно целиться.— Да вот же, вот!
Мориц тыкал пальцем куда-то вперёд. Хаген прищурился.
Здесь должны быть рельсы.
И в самом деле увидел их — закопчённые сизые полоски на тёмном полотне гравийной насыпи, игрушечные шпалы, мигающий огонёк семафора. «Далеко», — он машинально прикинул расстояние и одёрнул себя: ерунда, расстояние, как и время, не имело никакого значения.
— Ленц, — неуверенно позвал Мориц. — Эй, Петер, дружище!
Потерянный романтик стоял на краю траншеи, выкопанной прямо посреди пустыря. Это был он, его тощая, долговязая фигура со вздёрнутыми плечами — одно чуть выше другого, его комбинезон, дополненный свеоотражающими вставками — всё, что бы он ни надел, сразу начинало выглядеть как кольчуга. И всё же Хаген засомневался — обращённое к ним худое, неподвижное лицо утеряло признаки возраста и индивидуальности. Куда-то подевалась щенячья припухлость, кожа плотнее обтянула череп, впавшие глаза смотрели прямо и без выражения, без каких-либо признаков припоминания, хотя первые же слова доказали обратное.
— Я ничего не знал, — не шевеля губами, произнёс Ленц. — Мориц, веришь? Ничего.
На таком расстоянии голос должен был потеряться в стрёкоте и гуле, гудении толстых медных проводов, натянутых между телеграфными столбами, но звук транслировался прямо в мозг, передавался без потерь, если не считать лёгкого дребезжания титановой пластинки, застрявшей между вращающимся диском патефона и губчатым веществом, также изрытым траншеями и воронками от снарядов.
— Ты ничего не знал, — торопливо закивал Мориц. — Верю, верю…
— Веришь?
— Ну, конечно, верю! Прекращай дурить!
— Не верь мне, — сказал Ленц.
За мгновение до того, как он шагнул вперёд, Хаген увидел, как колыхнулось то, что казалось густой тенью, наполняющей котлован, эту глубокую земную ванну, укреплённую полусгнившими деревянными щитами; как меняется ландшафт далеко позади, обрастая деталями: увидел искаженные очертания домов, их ломкие скелеты, объятые бушующим штормом, от которого кипел асфальт и плавились стёкла, задранные вверх длинноствольные иглы зенитных орудий, и среди них — приземистые, толстые трубки реактивных миномётов, залпами выплёвывающие огонь в застланное дымом свинцовое небо.
Не верь…
Чёрная, с маслянистым бликом жидкость, похожая на мазут, приняла кольчужного Ленца целиком и сразу. Он погрузился, как погружается камень, без плеска и волнения, лишь лёгкая вмятина обозначила место и тут же выправилась, и лишь спустя несколько секунд на поверхность выскочил пузырь, за ним второй и третий, поменьше, и больше ничего.
— Ленц, — выдохнул Мориц. — Ленц?
Сощурившись, Хаген всматривался в темноту, уровень которой начал понижаться, словно кто-то вынул пробку, перекрывающую сток. От напряжения перед глазами плясали искры, и на миг ему показалось, что на краю траншеи, аккурат там, откуда шагнул оловянный солдатик, стоит маленькая прозрачная фигурка. Атмосферное явление, мираж, образованный уплотнившимся до стеклянности воздухом.
Иллюзия. Фокус.
Не сговариваясь, они заскользили вниз по склону, взрывая землю каблуками. Песок скрипел на зубах, они были окутаны облаком мелко просеянной пыли, мешающей видеть то, что впереди. «Там ничего не будет», — подумал Хаген и вдруг ощутил уверенность. Откуда ни возьмись, взялись дополнительные силы, он побежал, стремясь первым заглянуть в траншею, чтобы убедиться в своей правоте.
Фальшь, бутафория … кручу-верчу, ловкость рук и никакого…