Пасифик
Шрифт:
***
Партийная вечеринка начиналась в шесть.
Когда компактная машина задом вписалась в махонький квадратик между пуленепробиваемыми гробами райхслейтеров, танцующие цифры на электронных часах встали в позу пять-сорок пять. Ну, естественно.
Здравствуй, Необходимость…
Здравствуй, Йорген!
Раз, и два, и три… на последнем, четвёртом, такте все грани были собраны, развёрнуты, состыкованы уголок к уголку, рунные побрякушки разглажены и отсортированы по ранжиру, начищен козырёк новой фуражки, а значит, уже можно было вылезать из тёплой, уютной берлоги, чтобы встретиться лицом к лицу
Штайнбрух-хаус. От дома одно название. То был замок-крепость, в миниатюре, но вполне настоящий, с уходящими ввысь каменными башнями — главной, со ступенчатой треугольной крышей, и сторожевой — приземлённой, с открытой платформой наверху, окруженной ровными кирпичными столбиками. Узкие квадратные окна позволяли обозревать окрестности и скрытый от чужих глаз Штайнплац, на котором производилась казнь привилегированных заключённых.
Хаген вслепую поправил фуражку, щёлкнул по фибровому козырьку.
— Внушителен?
— Само великолепие, — отозвалась Илзе, поднимая стекло, чтобы защитить кресло от дождевых брызг. — Бегите под крышу.
— Сейчас.
Он медлил. Сизые конвейерные ленты, застлавшие небо, неторопливо волочили облачные комья. Воздушный корабль, завороживший Кальта, был уже далеко, выпал снегом и градом где-нибудь на полпути к столице.
Я так никогда её и не увижу.
Ничего, кроме Траума. Никогда.
— Всегда было интересно, как вы умудряетесь так угваздаться, сидя на одном месте, герр мастер? Я бы даже сказала «усвинячиться», не сочтите за оскорбление вышестоящего по званию.
— Не всем дано. Вот потому-то я и важная шишка. Будущий швайнелейтер. Или швайнелидер, если решу подвинуть Рупрехта и сделать военную карьеру. Передо мной открыты все пути.
— Если продолжите открывать рот, пути закроются, — предостерегла она. — По принципу обратной связи.
— Пфе. Будь спокойна.
— Я спокойна, — она разглядывала его через полосатое от дождя окно, расплывчатая в туманной дымке салона. — Не теряйте головы, мастер Хаген. Случится лишь то, чему суждено случиться. Просто помните это и всё. А я буду снаружи ждать вашего вызова.
— Не стоит, — возразил он, испытывая щемящую горечь предстоящей разлуки. Кто бы мог подумать, что и здесь…
Скоро. Уже скоро.
— Идите, — настойчиво сказала Илзе, и он потрусил к воротам, приподнимая плечи.
Уже перед самым входом ветер хлестнул его по глазам, задёргал одежду. Он развернулся и попятился, хватаясь за околыш фуражки, а грустноглазая русалка в тёмной, мутной воде, освещенной лишь рубиновыми всполохами приборной панели, медленно покачиваясь, шевелила белой растопыренной звёздочкой, прижимая её к стеклу.
Такой он её и запомнил.
Глава 22. Суд
До шести оставалось пять минут, а в главной башне Штайнбрух уже царил балаган.
Было душно, потно и пьяно. Миновав охрану и очутившись внутри, Хаген целиком окунулся в туман, состоящий из кухонного чада, крепкого табачного духа, запаха солода, варёного хмеля и каких-то душистых трав, добавляемых в жаркое. Желудок призывно заурчал, и рот наполнился слюной, когда мимолётный ветерок донёс аромат свежей выпечки.
Апфелькухен? А вот и нет.
Больше нет.
В танцзале разогревался оркестр. Одна и та же музыкальная
фраза перемежалась уханьем тромбона, после чего следовала пауза, а за ней — высокий истеричный крик, стихающий, когда в дело неожиданно вступали барабаны. Мощные дубовые балки и камины в сочетании с низким потолком и развешанными по шторам сигнальными флажками создавали атмосферу воскресного праздника в загородной пивнушке. Мастера в расстёгнутых мундирах слонялись по приукрашенным залам, переговариваясь междометиями, то и дело разражаясь приступами чересчур беззаботного смеха. Из бильярдной доносился стук шаров, и кто-то оглушительно громко, старательно, но неумело выводил «Камераден», дирижируя хором из таких же тугоухих певцов: «У меня был товарищ, лучшего ты не найдёшь…»Хаген забросил фуражку на высокую полку, заваленную кучей изрядно помятых головных уборов. По крайней мере, здесь никто не боялся усвинячиться, так что в какой-то мере он и впрямь был среди своих.
— Лидер ещё не подъехал? — спросил он у распорядителя, заметного издалека благодаря красной повязке, намотанной на тощую руку в два слоя как бинт.
— Вас позовут, — вежливо ответил тот, внимательно изучая Хагена глубоко посаженными глазами под низким, нависающим скобкой лбом. — А пока можете пройти в Зеркальный зал, там накрыт фуршетный стол. Вы же наш новый тотен-мастер? Разрешите поздравить!
— Разрешаю, — позволил Хаген, недоверчиво оглядываясь.
Слишком много шума, запахов, суеты. Встречные партийцы смотрели на него с удивлением. Следуя по коридору вдоль выстроившихся у стены техников с электронными сигаретами в зубах, Хаген чувствовал себя проходящим через строй шпицрутенов. Праздненства в «Абендштерн» тоже собирали много народу, но протекали гораздо естественнее, даже с учётом кулинарных сюрпризов сестры Кленце. Всё познаётся в сравнении.
Ну, наконец-то! В окружении чужих багрово-апоплексических или испито-бледных масок мелькнуло знакомое лицо. Председатель комитета по изучению песенных традиций, Аксель Брукнер, обнимая за талию вертлявую официанточку, надрывно и зверки упирая на «р», внушал лопоухому офицеру, бросающему на проходящих жалобные взгляды: «Футар-рк р-развивает чувство звука… Не пр-р-рост… Духовная сила, да! Вы, вот вы… куда смотр-рр… Смотрите сюда… О!» Приметив Хагена, он расцвёл, замахал свободной рукой: «Юр-рген! Сюда… вы… обьясните этому дур-р… Идите же сюда, что вы телитесь!»
Хаген шагнул к нему, но от стены отделилась фигура и преградила путь.
— Шулер! — сказал Байден. — Я вас искал.
***
— Ах вы, умненький шулер!
В полутьме его лицо казалось вылепленным из глины.
Хаген попятился. Голем надвигался на него, медленно оттесняя вглубь коридора.
— Хайль, игромастер!
— Без чинов, без чинов! — бывший начальник замахал пухлыми детскими ладошками.
— Без чинов, — согласился Хаген, сделал ещё шаг и уткнулся во что-то мягкое, перинное. — Ох, простите! Хайль лидер! — он вытянулся во фрунт и щёлкнул каблуками. Байден поспешил сделать то же самое.
— Разуйте глаза, — буркнул тучный гном, министр пропаганды и просвещения Юлиус Фелькер.
Не слушая извинений, он захромал куда-то вглубь коридора, в темноту, удаляясь от звуков веселья. При ходьбе он подпрыгивал и будто бы отбивал ритм сжатым кулаком. Уродливая тень сопровождала его по пятам, корчась и перепрыгивая через плитку.
— Скоро начнут, — сказал Байден.
Весь он был изжелта-коричневый, отёчный, но держался бодрячком, выпячивая плотный животик, обрисованный жемчужным кителем. Около второй пуговицы, впрочем, уже расплывалось безобразное жирное пятно, а на рукаве Хаген углядел следы губной помады.