Пасифик

Охваченный ужасом при мысли о том, что…

Я видел… Господи! Я это уже…

***

— Мне больно! — простонал Алоиз Райс.

На сей раз страдание в его голосе было вполне натуральным. Маленький тщедушный человек висел на собственной шее, пережатой жёстким как угольник предплечьем тераписта. Чтобы не задохнуться, ему приходилось вытягиваться на цыпочках, балансируя на кончиках пальцев. Со стороны это опять же напоминало танец. Точнее, его завершение. Просто — как не преминул бы заметить Ранге — кто-то неправильно выбрал себе партнёра и запутался в собственных ногах.

— Больно!

— Да-да, — рассеянно сказал Кальт.

Он осматривал зал с видом туриста, безнадёжно заплутавшего в незнакомой местности, но не слишком испуганного тщетностью своих попыток найти хоть какой-то ориентир. Пожалуй, именно этот безучастный интерес пугал присутствующих больше, чем возможность лишиться главы государства. После серии акробатических номеров никто не желал проверить, можно ли остановить тераписта пулей или электрошокером. Каждый надеялся, что это сделает кто-нибудь другой.

— Мне так больно, Айзек!

— Ш-ш-ш! — сказал доктор Зима. — Мартин, будь добр!..

Поколебавшись, Улле прикоснулся к пульту, по-прежнему лежащему на коленях. Магнитные полосы разошлись, и терапист издал сдержанный вздох облегчения. Примерно такой же вздох, но другой тональности, вырвался у зрителей, когда Кальт бережно перехватил лидера и нырнул в его кобуру, вынимая крошечный пистолет, в просторечии именуемый «салонным» или «дамским».

— Боже мой, — прошептал Кройцер. — Боже мой!

Его волосы поднялись дыбом, а щёки превратились в бесцветное и бесформенное желе, на поверхности которого плавали до краёв налитые ужасом глаза.

— Боже мой! О, боже, боже мой!

— Фигура речи, — сварливо откликнулся Кальт, машинально слизывая кровь, тонкой струйкой тянувшуюся из левой ноздри. — Слова и фикции! И ведь хоть бы кто спросил! Кроме Йоргена.

Один из конвоиров стоял на коленях, согнувшись, и, содрогаясь, извергал маленькие порции желтоватой кашицы с кусочками непереваренной фасоли. Второй, поражённый электрическим разрядом, уставился в потолок, раскинувшись морской звездой. По его промежности медленно расползалось тёмное пятно. Усиленный металлической вставкой носок армейского ботинка покачивался, отбивая такт бравурной мелодии, звучащей в каком-то ином измерении.

Гюнтер лежал ничком, не подавая признаков жизни. Его голова была повёрнута под странным углом, как будто соломенный человек заглядывал себе в подмышку.

— Хотел вырвать глазные яблоки, — объяснил доктор Зима. — Однако, сдаётся мне, надобность в этом уже отпала. К сожалению. В меру драматично и чертовски глупо. Но приятно. А?

Его серый, облачный, как северное небо, взгляд обратился на Хагена. Уголок рта приглашающе подмигнул. Руководитель проекта хотел знать мнение своего молодого, подающего надежды научного сотрудника. Хаген плотнее сдвинул челюсти, но что-то застопорилось и они разошлись, и он услышал, как кто-то другой, воспользовавшийся натужно вибрирующим голосовым аппаратом раньше него, произносит:

— У вас умелые руки, доктор.

— Что-что?

— Ни в чём себе не отказывайте. Вы же всегда поступали именно так?

— А, — хладнокровно сказал Кальт. — Оппозиция. Гляньте-ка, уел меня и доволен! Саркастичный техник. А как бы вы поступили со шпионом?

Он прислушался, словно в самом деле ожидал ответа, потом издал шипящий смешок, похожий на помеху радиосигнала, бессознательно прижал к себе кукольное обвисшее тельце.

— Болезни роста, от них не застрахуешься. Правда, мой лидер?

— Правда, Айзек, — жалобным голосом ответил тот. — У меня болит сердце. Я задыхаюсь. Вы меня сейчас задушите.

Его тонкопалая, высушенная обезьянья лапка робко погладила тераписта по руке. Кальт опять то ли зашипел, то ли засмеялся. Желудок Хагена скрутило узлом. Происходило что-то омерзительное, чему в Пасифике не смогли бы дать названия, потому что даже не подозревали о существовании такой гнуси. «Придуши его, — подумал он, чувствуя как пружина ввинчивается всё выше и выше. — Вот он яд, ползучая отрава, просто сожми эту дохлую трубку, эту падаль чуть сильнее, не слушая мольбы, не откликаясь на просьбы о пощаде… Пожалуйста… ведь с другими это срабатывало, так почему не сейчас?..»

Но он уже видел, что дело проиграно: серая хмарь бесповоротно заволокла небо, опутанное багровой паутинкой лопнувших сосудов, и составленный из металлических пластин угольник слегка раздвинулся, позволяя лидеру вдохнуть свободнее.

— Дружище, — сказал Улле. — Бросьте оружие. Что бы вы ни сделали, вам всё равно некуда бежать.

— Он прав, — признал Кальт после некоторого раздумья. — Что ж, лавочник, развязывайте свою мошну. Давайте торговаться!

***

Главная башня фонтанировала безудержным весельем.

Официальная часть завершилась, не начавшись. От фуршетного стола праздненство перетекло в зал для приёмов, спешно переоборудованный в партийную столовую. Девочки из элитного «салона Маргарете» сменили чопорных официантов, а наконец-то подружившийся с нотами оркестр Особого Гвардейского корпуса с блеском исполнил «Солдаты нашей роты» и бисировал парадно-патриотическим маршем «Знамёна ввысь!» На Штайнплац наладили салют. Выдолбленный в каменном полу бассейн наполнили алкосинтом и запустили маленький резиновый плотик, а в Мраморную комнату, временно превращённую в массажный кабинет, сразу же выстроилась очередь из подогретых вином багроволицых мастеров.

Хох!

Наблюдая за картинами, сменяющими друг друга на стилизованной под арочное окно информационной панели, генерал-фельдмаршал Рупрехт не смог удержаться от вздоха. По мере того, как атмосфера в Главной башне становилась всё более бесшабашной и разнузданной, температура в Сторожевой медленно пересекла границу промерзания твёрдых тел и вознамерилась упасть ещё ниже. Запертые райхслейтеры чувствовали себя не в своей тарелке. Вдоль каждой стены в два ряда выстроились солдаты из СД и личной гвардии лидера. Прилежащие коридоры оккупировали сотрудники внутренней службы. Никто не препятствовал общению, но в холле стояла тишина, какая повисает в приёмной дантиста, стоит лишь красной лампочке смениться приветливо зелёным приглашением: «Входите».

— Ваш доктор — тот ещё сукин сын, — буркнул Дитрихштайн, ковыряя в дёснах жёлтым ногтем. — На-уч-ники! Это ж надо!

Он хмыкнул и быстро прошёл мимо, не оглядываясь. «Тот-Ещё-Сукин-Сын». Почти как воинское звание. Хаген всё равно бы не сообразил, что нужно ответить. Его внимание, как и взгляды всех присутствующих, было направлено на двери, за которыми продолжались переговоры. Ни один звук не просачивался сквозь плотно сомкнутые створки, но разбушевавшееся воображение рисовало причудливые картины, и Хаген напряженно вслушивался в сверчковое потрескивание кондиционеров, стараясь уловить намёк на то, что творилось внутри.