Пассажир один не полетит
Шрифт:
В июле нас над Сардинией сбили союзники. И пока мы плавно падали в лесопосадки, я думал о том, что задание, всё-таки провалил.
Если бы тогда не удалось сбить пламя, если бы не удалось сесть прямо в поле… Ну уж нет!
Теперь пассажир номер один останется со мной, и я довезу его живым, чего бы это мне не стоило. Ну или не довезу…
– Слушай, – говорю я пилоту, – успокойся, всё будет хорошо. Никто не знал, что второй Шторх сломает шасси. На ремонт нет времени. Улетать надо прямо сейчас, пока ребята внизу фуникулёр удерживают.
Пилот
– И потом… Если вы вдвоём не сможете взлететь или вас собьют по дороге или арестуют по прилету в Рим… В общем, меня тогда всё равно расстреляют. Так что летим втроём.
– Я понял, – кивает пилот, – летим втроём. Эх, взлётку бы подлиннее метров на сто хотя бы!
Он машет рукой и самолёт окружают десантники.
– Держите крылья пока я не дам отмашку! Держите изо всех сил, мне нужно максимально поднять обороты. И…молитесь за нас!
– Вы готовы? – я подхожу к нашему пассажиру, виновнику всей этой кутерьмы, грузному мужчине лет шестидесяти, – мы полетим втроём, – жестом показываю ему я.
Интересно, он вообще меня понимает?
– Si, – кивает пассажир, встаёт и твёрдой походкой направляется к самолёту. Лицо бледное, губы плотно сжаты.
Вот ребята его подсаживают на крыло, и он скрывается в дверях.
Чихнув пару раз, яростно ревёт мотор. Его звук с каждой секундой становится всё выше и выше, все нестерпимей для ушей. Площадка наполняется клубами дыма. Десантники, упираясь ногами в землю, намертво вцепились в крылья, не давая легкому «Шторху» покатиться вперёд к пропасти.
– Всё, – кричу я на ухо их лейтенанту, – упадём мы или взлетим, вы свою работу выполнили. Спускаетесь на фуникулёре и вместе с основной группой отходите, дальше всё по плану. Берите с собой только раненых и да поможет вам бог.
Лейтенант кивает. Отсалютовать он не может – двумя руками вцепился в крыло.
«Удачи, командир!» – читаю я по его губам и киваю в ответ.
Я протискиваюсь в самолёт и крепко обхватываю спинку кресла пассажира. Даже сквозь пронзительный вой я слышу, как тот беспрерывно что-то говорит по-итальянски. Наверное, молится. И правильно делает.
Шторх рвёт с места, и подпрыгивая на неровностях, неотвратимо летит к краю обрыва.
Да, взлетка-то явно маловата! Я, конечно, не лётчик, но это видно не вооруженным глазом!
И не взлетка это вовсе… Так, пешеходная тропинка, наспех расчищенная диверсантами. Наверное, по ней наш пленник частенько приходил на обрыв любоваться закатами. А теперь вот мы по ней взлетаем.
Всё быстрее и быстрее… всё сильнее трясёт… всё пронзительней рёв… А вот уже виден край, вон там, рядом с двумя камнями…
Ну что ж, может и взлетим! Вроде скорость взлётная… Ну же! Ещё немного, последняя сотня метров…
Да
что он делает?!Пилот неожиданно рвёт штурвал на себя и Шторх подпрыгивает вверх… приподнимается на пару метров и…снова бьётся о землю. Чёрт! Драгоценная скорость потеряна! Это конец!
Я ещё успеваю увидеть в окне трещину, помешавшую нам… как же мы её раньше не заметили?!
Тропинка кончается и самолёт, пролетев последние метры по твёрдой земле, камнем срывается вниз с обрыва.
В лобовое окно пилота ослепительно бьёт солнце. Оно уже садится, оно огромное и красное. Через равнину тянутся длинные тени ближайших скал. Медленно, как во сне приближается итальянская земля. Не люблю Италию. Лёгкий одномоторный Шторх всё больше заваливается носом вниз. Солнце исчезает.
Я вижу, как на приборной доске ползёт вниз стрелка альтиметра… 500… 300… Неожиданно звук мотора меняет тональность… Словно сделав глубокий выдох и набравшись сил, самолёт начинает выравниваться. 200… 100… Не может быть! Только бы хватило высоты!
Нас троих яростно вдавливает в пол, кабина снова наполняется закатным солнцем.
– Mamma Mia! – шепчет пассажир, поворачивая ко мне бледное лицо.
Самолёт, победно качая крыльями, набирает высоту и ложится на курс в Пратика-ли-Маре.
– Отто! У нас получилось, Отто! – кричит пилот, от волнения обращаясь ко мне по имени, – О! Извините, поздравляю, господин штурмбаннфюрер! – со счастливой улыбкой заканчивает он, нарочно повысив меня в звании.
– Спасибо. Спасибо что не угробил нас, – сдержанно улыбаюсь я, и помолчав, касаюсь плеча нашего пассажира:
– Вы в порядке, Дуче?
– Si, – отвечает пассажир, – grazie!
Ветер над городом полон песка
Ветер над городом полон песка
И каменной соли
И если прислушаться, слышен рассказ
Знакомый до боли…
На самом деле, никакого песка в воздухе, конечно, нет, просто Иерусалим всегда такой.
Терракотовый и слегка мерцающий в жарком мареве.
Шумный, многоголосый, яркий и… вечный.
Кажется, его здания, стены и узенькие улочки, мощенные истертым камнем, были здесь всегда.
А вот люди, напротив, всего лишь мгновение.
На фоне Города мы все почти прозрачные, словно нарисованные. Причем, так, небрежно нарисованные. Временный набросок.
Мы сидим с Мишей в маленьком нарисованном кафе, пьем кофе и разглядываем людей.
Миша умиротворенно, я – восторженно.
Миша прожил здесь много лет, я в Иерусалиме четвёртый или пятый раз.
Через дорогу араб таксист, размахивая руками, что-то растерянно объясняет религиозному еврею. Судя по всему, сел аккумулятор. Еврей слушает его за рулём маленькой Тойоты и хмурится. Слов не разобрать. Да и не особо я пока иврит понимаю. Но в целом, смысл сценки мне ясен.