Passe Decompose, Futur Simple

Кое-кто просто покупал билет на самолет и через три дня возвращался из Москвы с вытаращенными глазами.

– Ты не можешь себе представить..

Как раз представить он мог, но вернуться физически в то, что однажды для него перестало существовать, не мог. Россия же, огромной тушей переползала из светлого прошлого в серое преднастоящее. И предстояло ей жить в межзоннике несколько десятилетий.

* *

Стюард принес кофе. Слава богу, вполне европейский. Пассажиры начали оживать. Через полчаса кто-то уже кашлял, кто-то громко спрашивал стюарда на сколько часов назад нужно перевести часы, юная Одри Хепбёрн что-то искала на четвереньках в проходе, долетел, рассасываясь, сигаретный дымок и шелковая старушка, с лицом, съехавшим за ночь набок, открыв ручную сумку, набивала рот цветными таблетками.

* *

Он не помнил, в какой момент всё начало съеживаться и скособочиваться, вырулило на дорогу с указателем "К Чертовой Матери - 15 миль", а в какой момент - появился Крис. Папа немец, мама филиппинка, дедушка поляк, бабушка княгиня Самостругофф... Что-то в этом духе. Двадцать семь лет, хорош собою, но уж больно вертляв, больно хорош. И уж точно не дурак, хотя - дураком попахивал.

Крис затевал трансатлантический журнал. Париж-Нью-Йорк. Денег у него куры клевать не клевали - отказывались. Сначала Ким думал, что брюнет с голубыми глазами обычный пед. Но потом, присмотревшись, как вытанцовывает он вокруг Дэз, понял: этот пед забрюхатит родную маму-филиппинку и сфинктером не моргнет...

Под нулевой номер журнала Крис выложил аванс, купил старое, но нигде не прошедшее кимовское фото-интервью с Нуреевым. К всеобщему удивлению, журнал вышел. К еще большему, с третьего номера начал окупаться. Макет был сделан хитро: парижский покрой, американский материал, европейская элегантность, новосветский динамизм.

Но четвертый номер не появился вообще, а Крис исчез в неизвестном направлении. Вынырнул он ближе к лету, похудевший, немного, несмотря на загар, помятый, но всё такой же нагло-вежливый, бурно-оптимистичный, заводной, как тот самый апельсин...

Теперь он представлял на территории США группу скандинавских журналов нежно-розового дерматологического направления. Век Валгаллы не видать, это не было отвердевшее в разврате порно! Это была, стимулирующая гормональную систему серия изданий на неплотной и недорогой бумаге, с множеством чудесных фотографий дивно сложенных юных див и юных же демонят, слегка опаленных дыханием южного солнца. Крис поставлял викингам статьи калифорнийских гуру об аминокислотах, превращающих жировые складки в упругие мускулы, эссе о вытяжках из сока редкой разновидности среднеамериканского одуванчика, блокирующего рецидивы герпеса, а так же , через агентства в Лос-Анжелесе и Сан-Диего, отправлял за океан тонны слайдов удивительно обнаженной натуры...

Это он, внук княгини Самостругофф и сын (несомненно сукин!) баварского пивовара, предложил в конце июля размножить голенькую Дэз для визуального потребления в странах скандинавского полуострова. К этому моменту с деньгами было не просто туго, их появление не предвиделось раньше сентября. Нужно было платить за лофт, за телефон, нужно было иметь хоть что-то, чтобы дотянуть до сентября, когда Дэз, по идее, должна была получить деньги часть оставшихся от матери сбережений, задержанных французской администрацией по нудной причине государственного грабежа и двойного налогового обложения.

Бред уплотнился до кошмара именно в этот момент.

С одной стороны Ким боялся, что из Дэзирэ, как из зеркала, выйдет та прежняя злая Дэз, кусачая, сволочившаяся, отправившаяся на никогда не состоявшуюся стажировку в Тулузу... С другой стороны, нужно было быть идиотом, чтобы не понимать, что Крис, который платил не сам, не из своего кармана, и для которого протолкнуть очередную cover-girl было делом минутным, хотел увидеть именно Дэз - а poil.

Конечно, страх Кима, что Дэз, на этот раз мелких денег ради найдет фотографа и будет позировать ему голышом, как в кресле гинеколога, был неоправдан. Она была не просто на его стороне, она была отныне частью его самого. В этом невозможно было сомневаться. Но обидный призрак нелюбви начал разгуливать в сумерках по лофту на Перри-стрит. Крис не требовал вывернутых наизнанку подробностей. Но в его журнальчиках не участвовали известные фотографы. Он хотел Щуйского. Щуйского и его fiancee. В случае же Дэз, уверял мерзавец, ему нужны были мягкие, не агрессивные ню, тема "Парижаночка в Нью-Йорке".

– А ля Хэмильтон, а? Жидкая радуга, стекающая по голым плечам ...

– Мне абсолютно наплевать на то, сколько датчан увидят меня в своем дрочильном журнальчике,- сказала Дэз.

Ага, - подумал Ким, а как насчет тех французов, что натерли себе кое-где мозоль, в процессе рассматривания твоей, высунувшей язык, кисы в "Kama''..?

Хитрый Крис заплатил вперед.

– Я знаю, что ты сделаешь из меня богиню, ревнучка ты моя, - уверяла его Дэз.

– Ты и так богиня, нимфа моя гудзоновская, - отвечал он ей в тон. Что ж, сделаем пробу, О'кей... Ванна, пена, твои всхолмия... И всё в черно-белом. На этом мы дядю Криса и наколем. Мне вот лишь нужно прикупить пару рабынь...

– Рабынь? Для гарема?

– Две вспышки "Моррис"...

Они стояли в дверях киношки киношки на Лексе, пережидая ливень. Потоки теплой воды падали отвесно, словно это был небольшой водопад, оплаченный городской мэрией или же - чудаком филантропом.

– У нас такой же дома,- сказал он ей.
– Только солнечный.

Жара была чудовищной.

* *

После двух чашек кофе он заснул и наверное храпел, судя по взгляду, которым его наградила после пробуждения розовая бабуся. Голова всё ещё побаливала, но больше не тошнило. Он достал сумку, порылся в боковом кармане, ухмыльнувшись, нащупал пачку корейского женьшеня. Упаковка смахивала на презервативную. Он попросил кипятку, стюард вернулся с термосом, высыпал три пакетика в стакан и размешал. Он ждал знакомого прилива сил, женьшень действовал на него безотказно, но вместо этого опять заснул и проснулся уже в аэропорту Руасси.

– Господин, не сильно тряс его стюард, - ваша декларация.

– Благодарю, - щурился Ким, стараясь дышать в сторону.
– Мне не надо. У меня французский паспорт...

В баре аэропорта он выпил чашку крепкого экспрессо с коньяком. В такси радио играло что-то арабское.
– Alla Akbar!
– сказал он сам себе.
– Parigi!

Он чувствовал себя почти счастливым. Хотелось двигаться, плавать, бегать, принять ванну, завалиться спать на три дня, сменить белье, засесть с Борисом в каком-нибудь крошечном ресторанчике и просидеть до самого закрытия, и всё сразу, именно в таком беспорядке. Он вспомнил любимую фразу Дэз из её суфистского периода и словно щелкнул где-то переключатель, стало жарко и душно, и он почувствовал прилипшую к спине рубаху, и металлический привкус во рту, грязно-серый пригород поплыл перед глазами.

Свобода - это отсутствие выбора.

* *

Бориса дома не было. Он зашел в угловую кафешку на Мотёргёй и позвонил в бюро. Автоответчик. Он оставил сумку у консьержки, спустился в метро. Завад наверняка сидел где-нибудь в одном из бистро на бульваре Монапарнасс, или же в "Маленьком Швейцарце", возле сада. Он решил сойти на Люко, заглянуть в "Швейцарца", а если там его нет, пройти через Люксембург и Ваван и начать с "Ля Куполь".

Он стоял на платформе в оцепенении, когда из туннеля, дребезжа, выкатился самый настоящий облезший желтый "Sprague". Наверняка последний экземпляр. Поезд весь трясся и скрежетал, его тормоза годились, пожалуй, для озвучивания фильмов ужаса. Ким откинул блокирующую ручку, раздвинул двери, пропустил вперед толстую тетку с полосатым баулом из Тати, вошел и сел. Вагон был полупуст.

На Нотр-Дам ввалилась шумная компания итальянских подростков-туристов. Поезд тронулся, вагон трясся и визжал, дверные ручки подпрыгивали, где-то звенел на дачный, на телефонный похожий звонок. Тяжело, словно он двигался под водой, Ким встал, подошел к двери. Платформа должна была быть слева. Такой случай нельзя было упустить. Медленно, он откинул блокирующую ручку, незаметно надавил - двери готовы были разлететься в стороны без малейшего сопротивления.

Через грязное стекло он наблюдал молодых итальянцев, их полные здоровые лица. Девицы передавали друг дружке открытую банку кока-колы. Парни переговаривались, бросая быстрые взгляды на длинноногую в миниюбке негритянку, сидевшую на откидном месте.