Passe Decompose, Futur Simple

– Ну это, знаешь, кто угодно может послать...

– Ты прочитал?
– тихо спросил Зорин.

Борис дочитал до конца, взял круассан и обмакнул в кофе.

– Что ты за это хочешь?

– У тебя есть свои люди в ОФПРА.

– Может ты думаешь, что я на зарплате в ДСТ?

– Нет, но я знаю, что с ОФПРА у тебя хорошие отношения. В русском отделе. У нас на тебя была в свое время информация. Ты помог Ефимову, ты пропихнул без очереди Рухина.

– Но ты же сам знаешь - убежище больше не дают!

– С завтрашнего дня опять начнут...

Зорин достал пачку сигарет и искал по карманам зажигалку.

Гарсон принес его полпива, протянул в ладонях огонь. Зорин прикурил, мотнул головой.

– Я не так уж много прошу?

– Что правда, то правда,- сказал Борис вставая.
– Посиди, я позвоню в редакцию...

Он спустился в туалет и, пока журчала струя, обдумал все и за и против. Главный все еще в отпуске, а замещающий его старый лис Дюбье, наверняка откажет. Тогда лучше говорить не с ним, а с начальником иностранного отдела Сельдманом. Который тебя терпеть не может, сказал Борис сам себе и спустил воду.

Сельдмана не было на месте, а Дюбье сразу спросил, откуда информация.

– От коллег с того берега, - ответил Борис.

– Сколько он хочет, твой коллега?
– заядлый курильщик Дюбье выдохнул с таким шумом, что Борису показалось, что дым вышел из трубки на его стороне.

– Пять.

– В письме называются имена?

– Да, включая маршала Язова...

– Что ты сам думаешь?

– Я стараюсь не думать. Мне важно понять, на кого готовить некролог. На всех сразу или только на Горби...

– Ладно... Если этот твой тип согласен дать свою подпись, бери и вези. Если - нет.. Дадим три строчки о слухах...

– Деньги сегодня, сказал Борис.
– Наличными.

– Если даст свое имя - сегодня.

* *

В ресторане глухо ревел пылесос, в брассри прибавилось народу. Две средних лет американки, старательно подыскивая французские слова, заказывали завтрак.

– ОК, Андрюша, - сказал он усаживаясь.
– Быть может это твой звездный час. Даешь подпись, отправляю тебя в ОФПРА... Борис достал ручку и записную книжку, в ОФПРА работала Софья Ивановна Шумилова, дочь генерала.

Пальцы Зорина барабанили по столу. Гарсон принес и поставил перед ним, ловко забрав пустую кружку, вторые полпива. Зорин пил эдельскот.

– Какая тебе разница, - спросил Борис, - если ты собираешься уже сегодня подавать на убежище?

– Согласен!
– сказал Зорин и жалко улыбнулся. Он достал из атташе-кэйса вторую бумагу.
– Здесь всё на мое имя. Расписаться?

Он размашисто расписался, и Борис протянул ему картонную пивную подставку с номером телефона Шумиловой.
– Позвони до обеда. Скажи - от меня и сразу подъезжай. Это у черта на рогах. Пока доедешь, она уже отобедает. Бумаги у тебя с собой?

Оба замолчали. Потом Зорин заторопился. Залпом прикончил пиво, засунул сигареты в атташе-кэйс.

– Может, пойдем позвоним?
– спросил Борис.

– В ОФПРА?

– Да нет, в Кремль, Горби. Предупредим...

– Он в Крыму,- сказал Зорин.
– И вряд ли у него есть связь... С ним, вернее...

– Ах да, - Борис посмотрел в окно, черный парень в зеленом комбинезоне пластиковой метлой подметал тротуар.
– Я читал. Он в Ялте...

– В Форосе,- Зорин встал.

– Здоровый мужик,- подумал Борис, рассматривая атлетическую фигуру изменника родины.
– На нем тяжелую воду можно возить...

– Я пошел, -сказал бывший одноклассник.

– Good luck, - бросил ему в спину Борис.

* *

Князь смоленский и московский стоял обезоруженный - у маршала Нэя забрали шпагу на реставрацию. Борис повернул было к бульвару Обсерватории, но передумал и, пропустив вопящую скорую, свернувшую под конвоем двух полицейских машин к госпиталю Кошан , направился к павильону метро "ПортРоайль". Станция была закрыта.

– Несчастный случай, - сказал кассирша.
– На станции "Люксембург".

– Безработный-самоубийца... Что им еще остается?
– бубнила какая-то тётка в просторном цветастом платье и домашних тапочках, направляясь на выход к эскалатору.

Он пошел вверх по Бульмишу, оглядываясь, ища глазами такси. Машин почти не было, лишь огромные, на солнце окнами пылающие, автобусы развозили туристов. Нужно было по крайней мере принять душ и переодеться. Небо было чистое, без облачка, воздух наполнен золотым свечением, пахло свежеполитым асфальтом, пригородом, подсыхающей краской. В августе весь город подкрашивали, подмалевывали, меняли вывески, латали крыши.

Он поймал такси - белый "мерседес", черный водитель - на углу Валь-де-Грас. В салоне царил арктический хлад.

– У меня раньше голова на молекулы распадалась. На атомы!
– говорил шофер и уши его заметно шевелились.
– Когда подумаешь, чем мы дышим... Чистым свинцом, господин. Из этого воздуха можно пули отливать... Теперь ca va, теперь это и не работа. Если бы не все эти охламоны, которые не умеют водить, господин... И пешеходы... Где-нибудь в мире еще есть такие пешеходы..? Если бы не эти пустяки, рулить по городу - это же праздник!

– И... не холодно,- спросил Борис.
– Всё таки вы, наверное...

– Господин имеет в виду мое происхождение?
– уши растопырились.
– Я вам скажу. Я три года прожил в Москве. Знаете какая-там температура в январе?

– Знаю,- сказал Борис,- сам себе улыбаясь.
– Иногда минус 25. Когда мне было лет десять и до тридцати доходило.

Такси стояло на перекрестке. Шофер, повернувшись, смотрел на Бориса.

– Ви усский?
– сказал он неподдельно радуясь. Я там учился.
– У меня жена усская.

– В "Лумумбе"?

– На медисинском. Машина тронулась и шофер перешел на французский. Не закончил. Надоело черножопым быть. Как в автобус садишься, обязательно кто-нибудь обзовет. Я никогда столько в жизни не дрался. Особенно их раздражало, что у меня, у черного, валюта была, и что я мог в "Березке" продукты покупать...

– Жена москвичка?
– спросил Борис, незаметно зевая.

– Москвичка. Она и сейчас там. Месяц здесь пожила и назад.
– Не могу,говорит, - не для меня это. На Новый год может быть приедет. А не то придется разводиться. Жаль, хорошая женщина. Душевная и, знаете, не как эти маленькие француженки, выносливая... С ней в десять вечера не заснешь...