Пастер

Сначала он загрустил, а потом возмутился.

— Это ужасно, — сказал он своей жене, — ужасно, что для постройки оперы находится миллион, а постройка лаборатории, на которую нужно всего сто тысяч франков, «откладывается», выражаясь языком этих бюрократов. Я же отлично понимаю, что это только вежливая отписка, на самом деле моя лаборатория уже погребена в недрах департаментских полок с «делами». И подумать только — ведь эти гроши, нужные на лабораторию, не замедлят окупиться в тысячекратном размере, если даже смотреть на науку как на статью бюджета государства! Открытия, сделанные в стенах этой лаборатории, могли бы… Э, да что говорить…

Он махнул рукой и, откинувшись на высокую спинку кресла, замолчал. Мадам Пастер с тревогой смотрела на него. Ей, так хорошо изучившей все его настроения, было ясно, что вот-вот грянет буря.

И она грянула: возмущенный и оскорбленный Пастер разразился гневной статьей. Статью он послал ни больше, ни меньше, как в журнал «Монитор» — официальный орган империи.

«…Самые смелые концепции, самые законные рассуждения обретают тело и душу лишь в тот день, когда они подтверждаются наблюдением и экспериментом. Лаборатория и наука — это два условия, находящиеся в полной зависимости друг от друга. Уничтожьте лаборатории — и естественные науки станут бесплодными и мертвыми. Ограниченные и потерявшие свою мощь, они превратятся лишь в предмет преподавания, а не будут наукой прогресса, наукой будущего. Верните им лаборатории — и в них снова вольется жизнь, плодовитость и мощь. Вне своих лабораторий физик и химик не что иное, как безоружный солдат на поле сражения.

Вывод отсюда простой: если победы, полезные для человечества, затрагивают ваше сердце, если вас приводят в трепет такие великолепные открытия, как телеграф, дагерротип, анестезия и другие, если вы ревниво относитесь к участию Вашей родины в развитии этих чудес, заинтересуйтесь, умоляю вас, и священными жилищами, столь выразительно именующимися «лабораториями». Требуйте, чтобы число их увеличивалось, чтобы они украшались: это храмы будущего богатства и благосостояния. Здесь растет человечество, здесь оно набирается сил, здесь оно совершенствуется. Здесь человечество учится читать Книгу природы, Книгу прогресса и гармонии вселенной: дела же человеческие часто полны варварства, фанатизма и призывов к разрушению…»

Статья была огромной, в ней он выложил все, что наболело за все годы страданий на Голгофе науки. Он с горечью напомнил о склепе, в котором вынужден работать великий физиолог Клод Бернар, — в полуподвальном помещении, словно в издевку именуемом лабораторией. И где — в Коллеж де Франс! Лаборатория химии, организованная в Сорбонне — одном из старейших французских университетов, гордости французского образования и науки, — помещается в сырой и темной комнате подвала, на метр ниже уровня земли. И это называется «лаборатория усовершенствования научных знаний»! А в провинции? Кто из вас знает, в каких нечеловеческих условиях работают ученые в провинциальных университетах! «Кто мне поверит, если я скажу, что в бюджете народного образования нет ни одного динария, ассигнованного на развитие наук путем лабораторных работ, что только благодаря различным ухищрениям и снисходительности администрации ученым удается получить от казны аванс на покрытие расходов по их личным исследованиям, погашая его затем из сумм, предназначенных для оплаты их лекций…»

Можно себе представить, как понравилась эта статья деятелям журнала «Монитор». Разве мог редактор такого журнала взять на себя смелость опубликовать эту статью, этот бунт против установленных правительством порядков?!

Пастер сумел напечатать ее отдельной брошюрой — «Бюджет и наука». Брошюра попалась на глаза императору, император решил, что нельзя оставить ее без внимания. Он все еще заигрывал с наукой, хотя однажды Пастер уже узнал цену этим заигрываниям.

Так или иначе, в роскошном кабинете правителя Франции были собраны ученые — Пастер, Сен-Клер Девиль, Клод Бернар и другие — и представители министерств. Им было предложено высказать свое мнение по поводу требований Пастера. И все присутствующие выразили сожаление, что «чистые науки» в отличие от «прикладных» находятся в таком заброшенном состоянии.

Пастера возмутила такая постановка вопроса — что значит «чистые науки»? Кто выдумал этот искусственный барьер между наукой и ее приложением?

Забыв, где находится, Пастер с горячностью и возмущением ответил на все это:

— Мало найдется людей, понимающих истинное происхождение чудес промышленности и народных богатств. Как одно только доказательство этого я теперь приведу все чаще и чаще употребляемое в разговоре, в официальном языке, в разного рода статьях совершенно неподходящее слово «прикладные науки». Кто-то недавно в присутствии одного очень талантливого министра выразил сожаление, что научные карьеры бросаются людьми, которые с успехом могли бы на них подвизаться. Возражая на это, государственный муж старался доказать, что этому не следует удивляться, так как в настоящее время значение теоретических наук уступило свое место господству прикладных наук. Нет ничего ошибочней этого мнения, нет ничего, осмелюсь сказать, опасней тех последствий, которые могут возникнуть на практике из подобных слов. Они запечатлелись в моей памяти как очевидное доказательство настоятельной необходимости реформ, требуемых нашим высшим образованием. Нет, тысячу раз нет, не существует ни одной категории наук, которой можно было бы дать название прикладных наук. Существуют науки и приложение наук, связанные между собой, как плод и породившее его дерево! Не может быть и нет вопроса о том, должны ли ученые и наука служить своему обществу и человечеству. Вопрос в том, какой путь короче и вернее ведет к этой цели…

После этого совещания не прошло и полугода, как нашлись деньги на постройку новой, просторной и хорошо оборудованной лаборатории для Пастера. С каким восторженным нетерпением ждал он того часа, когда первые удары лопаты коснутся узкой полоски земли, на которой будет заложено его будущее святилище. Он снова проводит вечера с архитектором, пишет письма своим бывшим ученикам, спрашивая у них совета по разным частностям.

Постройка действительно началась. Потом ее приостановили. Потом Пастер снова добился ее окончания. Но он не смог ею воспользоваться — грянула война, и по настоянию друзей он выехал из Парижа.

Только через двадцать лет Пастер получил, наконец, достойное его помещение. Было оно построено не на средства французского министерства финансов — Институт Пастера построили простые люди всего мира в благодарность за те благодеяния, которые оказал им великий ученый.

В ЭТОМ ПОВИННЫ МИКРОБЫ…

«Впервые в истории науки мы имеем право питать твердую и основательную надежду на то, что в отношении заразных болезней медицина скоро освободится от эмпиризма и получит действительно научную основу. Когда наступит этот великий день, человечество признает, что вам главным образом оно обязано благодарностью».

Тиндаль

— Я убежден, что заразные болезни вызываются микроорганизмами и в отсутствие их возникнуть не могут. Нужно только при каждой болезни найти ее возбудителя и подчинить его своей воле… Овладеть им, сделать безопасным для человека…

Жерне и Майо затаив дыхание слушали учителя. Им только недавно посчастливилось стать его лаборантами, и этот откровенный разговор, когда ученый делился с ними своими затаенными мечтами и планами, они восприняли как акт величайшего доверии и поклялись в душе никогда не изменять его делу и все свои силы отдать служению науке.

Этот разговор о микробах в связи с болезнями был начат неспроста: Пастер задумал серию исследований по одной из самых опасных и самых распространенных среди животных болезней — сибирской язве.

Он собрался продолжить разговор, как вдруг двери лаборатории раскрылись и на пороге возникла внушительная фигура Дюма.

— Мой дорогой Пастер, я пришел к вам за помощью! Вся надежда на вас. Только вы и никто другой здесь не в состоянии помочь!..

Начало предвещало нечто из ряда вон выходящее, нечто, к чему Пастер вовсе сейчас не стремился. И он насторожился, ожидая объяснений.

Дюма не заставил его долго ждать.

— Вы должны спасти французских крестьян от голода и французскую промышленность от разорения. Шелковичные районы на юге Франции, в том числе в моих родных местах, близ Алэ, обречены на страшное обнищание. Черви страдают какой-то повальной болезнью, нет спасения от нее… Никто, кроме вас, ничего не сможет поделать, — повторил Дюма, не скрывая слез в голосе, — вы должны возглавить исследования…

Пастер был потрясен. Он никогда не думал, что болезнь каких-то шелковичных червей может довести этого великого ученого до такого состояния. Более того, он никогда не знал, что эти черви вообще-то могут болеть. Он даже не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел этих червей…