Пастер

И в один голос все с горечью констатировали:

— Ничего нельзя поделать с этой пебриной! Разве что вы сотворите чудо!..

Пастер рассмеялся — ну, какой из меня чудотворец? — однако тут же стал серьезным, записал несколько адресов червоводен и обещал в ближайшем будущем посетить их.

Экспедиция обосновалась в белом домике, в чудесной ярко зеленеющей маленькой деревушке, где была одна небольшая червоводня. На этой червоводне Пастер решил начать свои наблюдения.

С чего начать?.. Для Пастера это никогда не было вопросом: начинал он с микроскопических исследований. Но что исследовать? Грену, кокон, самих червей? Разумеется, нужно искать те самые «тельца», о которые писал Корналиа.

А вдруг они и есть возбудители болезни?..

В белом домике поселилась вся семья — Пастер, жена, дочь и помощники. А во дворе, в небольшой пристройке, разбили лабораторию. Исследования начались с двух выводков червей, один из которых получен был из японской грены и дал великолепное потомство. Бабочки отложили яйца грены, и червовод предназначил их для продажи, чтобы покрыть свои огромные убытки от прошлогоднего «урожая» и от остальных выводков.

Пастер с жалостью смотрел на гусениц второго выводка. Не было сомнения в том, что они больны! Они лежали в решете, в пахнущих свежей зеленью листьях шелковицы и, казалось, спали, тогда как здоровые черви из первого выводка жадно разгрызали листья.

— Словно дождь шумит в листве деревьев, — сказал Пастер, — а те, больные бедняжки, — они же просто с голоду помрут…

Пастер взял несколько больных на вид гусениц и несколько гусениц и бабочек японского происхождения и унес их в свою незамысловатую лабораторию.

С нетерпением и любопытством склонился Пастер над микроскопом. За спиной, дожидаясь своей очереди, стояли его помощники.

— Странно, очень странно, — бормотал Пастер, — из какого выводка эти гусеницы?

— Из японского, — поспешно ответил кто-то из стоявших за его спиной.

— Но… они же абсолютно больные, эти «здоровые» японские гусеницы! В них же полно этих маленьких паразитов. Посмотрите…

Когда все убедились, что действительно в теле этих гусениц движутся крохотные «корналиевы тельца», Пастер положил под микроскоп растертый кусочек заведомо больной гусеницы.

— Еще более странно — у этих больных гусениц нет никаких паразитов. Что бы это могло значить? Либо у червей есть скрытый период болезни, когда паразиты не принимают еще зрелых форм, либо секрет надо искать не в самих червях, а в окружающей среде. И вообще, может быть, эти «тельца» вовсе тут ни при чем.

Начались поиски. Без конца под микроскоп клали растертые туловища бабочек, червей, куколок и смотрели, смотрели во все глаза. И в этих двух загадочных выводках все время получались противоречивые данные: почти все явно больные черви не имели паразитов, почти все явно здоровые имели. «Почти» — для экспериментатора в этом слове кроется многое.

Первоначально Пастер согласился на поездку в шелководческий район почти исключительно из любви к Дюма и немного из чувства патриотизма. Сейчас же его сердце ученого забилось быстрее — сейчас он уже чувствовал зуд охотника за истиной, работа становилась тем интересней, чем трудней и загадочней оказывалась сама болезнь.

Только несколько дней успел Пастер посвятить опытам: из Арбуа пришла телеграмма о тяжелой болезни отца. Жена принесла телеграмму в лабораторию. Предметное стеклышко выпало из рук Пастера. На глаза набежали слезы, и он не пытался смахнуть их.

Склонившись головой к руке своей верной спутницы, он тихо сказал:

— Мать я уже не застал в живых… И нашу маленькую Жанну… А переезд из Алэ в Арбуа такой длинный…

Когда он вернулся из Арбуа, мадам Пастер ни о чем не спросила — по его подавленному виду, по скорбному лицу она прочла все. Удар был тяжелым — Пастер безмерно любил отца, чудесного воспитателя и верного друга. Предчувствия не обманули его: в Арбуа он застал гроб. Его мучила мысль, что он так и не успел сказать дорогому старику всех тех ласковых слов, которыми полна была душа и которые так трудно говорятся в обычное время. Горе согнуло его плечи, веки глаз были красны от пролитых слез.

Как всегда, он старался забыться в работе. Нередко теперь, когда он сидел у микроскопа или выслушивал сообщения своих помощников, ему виделось милое, постаревшее от болезни лицо отца, слышался его спокойный, сдержанный голос. Тогда он выходил из лаборатории и брел, согнувшись, в маленький домик, где, пугая жену, начинал непривычно страстно ласкать свою старшую дочь.

Посидев немного возле родных, словно набираясь от них бодрости, он снова возвращался в лабораторию и снова садился за микроскоп.

Кое-что начинало уже проясняться. Гусеницы, которые казались больными, но на которых не было ни пятен, ни паразитов, заворачивались в кокон и плели свои тонкие нити. Прошли и другие стадии их превращений, и вот уже куколка готовится превратиться в бабочку…

Но вместо этого она попадает в микроскоп Пастера, и он радостно ахает: паразиты буквально заполняют куколку, и нет ни одной бабочки, вылупившейся из этого выводка, на которой не кишели бы микроскопические «корналиевы тельца».

— Вот теперь понятно, — говорит Пастер своим помощникам, — мы были не правы, когда искали возбудителей болезни — теперь мы уже вправе называть их так — исключительно на грене и гусеницах! Они могут носить в себе зародыши пебрины, но не иметь еще зрелых паразитов. Болезнь поражает главным образом куколок и бабочек, на них и следует ее изучать.

— Единственное надежное средство получить здоровую грену, — объявил Пастер Агрономической комиссии в Алэ, — это отбирать только тех бабочек, на которых нет паразитов. Каждая бабочка, зараженная пебриной, должна давать больную грену. Если бабочка сильно заражена, то с первых же дней жизни гусеницы на них появляются паразиты, на основании которых сразу же можно предсказать неминуемую гибель выводка. Если бабочка-мать заражена слабо, то потомство ее либо заболевает к концу жизни, либо вовсе может не заболеть.

Он говорил с убежденностью, вызывающей доверие, потому что видел тут единственный путь к ликвидации разорительной эпидемии. На самом деле это были только гипотезы, основанные на его недолгих наблюдениях. Предстояло провести еще сотни опытов, препарировать и положить под микроскоп сотни бабочек и гусениц, чтобы превратить гипотезу в твердо установленный факт, не допускающий двух толкований… или чтобы опровергнуть ее и искать другие объяснения.

Кое-кто поверил Пастеру, но большинство сомневалось. Оно и понятно — не легко крестьянину своей рукой уничтожить грену, из которой вылупится множество червей, а потом образуется множество коконов. А главное — кто знает, что это там за паразиты, они ли делают бабочку больной или что другое? Нет уж, пусть себе грена развивается, как ей положено, возможно, черви и вырастут здоровыми…

Кое-кто, кто по слухам разбирался в науках, поговаривал:

— Нашли кому доверить спасение шелководства — химику! Что он понимает в живых тварях? Не могло государство призвать на помощь ученых — шелководов или зоологов?

Разговоры доходили до Пастера, но в тот период не раздражали его. Он только отмахивался и говорил:

— Время покажет!..

Еще не остыло горе от потери отца, еще мучили его иногда галлюцинации, а новая беда уже поджидала, когда он вернулся в Париж: тяжело заболела младшая дочь Камилла.