Пастух Земли

Обойдя всех хапиру — тридцать одного человека без Зуру-Шалика, Бхулак вернулся к кедру и тяжело сел, прислонясь к шершавому стволу. Его уже захлёстывало бессилие — первая волна, дальше будут куда более мучительные.

Многие люди принимали его за бога, но Бхулак всегда знал, что быть богом — слишком трудная для него ноша. Однако сделать ничего не мог — в своё время сам согласился на это и теперь не стоило плакать о последствиях.

Сцена продолжала медленно меняться — голова первого хапиру, которого он ударил, уже слегка съехала с шеи и оттуда показалось красное.

Скоро время вернётся к обычному течению.

Да, вот оно. Бхулака словно придавало невидимой, но невероятно тяжёлой плитой. В ушах зазвенело, внутренности скрутила мучительная тошнота. Он безучастно смотрел, как головы тридцати одного человека практически одновременно упали с плеч, а из обрубков шей хлынули струйки крови, обильно заливая всё вокруг, впитываясь в плотный сухой ковёр облетевшей хвои.

В такие минуты явственно осознаешь истину преданий о том, что боги сотворили людей из грязи.

Обезглавленные трупы попадали вслед за своими головами и остались валяться в причудливых позах. На ногах остался лишь Зуру-Шалик. Он опустил топор и просто стоял, глядя перед собой, но это не было трансом — Бхулак знал, что тот всё видит и понимает, что произошло. Песня разбудила в нём глубинную память его рода, а это было всё равно что вдруг заглянуть в разверзшуюся перед ногами пламенеющую бездну.

— Подойди, — позвал Бхулак.

Юноша подошёл — быстро и твёрдым шагом. А вот Бхулака уже накрывала тьма — он изо всех сил боролся, чтобы не отключиться. Надо было как можно быстрее инициировать парня, а дальше тот всё сделает сам.

— Слушай меня очень внимательно, Зуру-Шалик, — начал Бхулак. — Сейчас ты сам, своей волей, решишь, останешься ты или нет. Если решишь уйти — уйдёшь и навсегда забудешь меня. Если останешься, признаешь меня, Пастуха земли, своим господином навеки. Ты исполнишь в точности всё, что я тебе скажу и никогда не предашь меня, а если задумаешь такое, одна эта мысль убьёт тебя. Так будет до твоей смерти, и ты передашь эту верность своим потомкам до конца мира, и они будут носить её в себе в тайне от себя и людей, пока не услышат мой Зов и их внутренний человек не будет разбужен моей Песней. И тогда я скажу им то же, что сейчас говорю тебе, Зуру-Шалик. Да будет свободным выбор твой.

Он произнёс это на одном из хананейских диалектов, но мог с таким же успехом говорить на каком угодно языке мира — что и делал тысячи раз. Зуру-Шалик всё равно бы понял его, потому что сейчас общались их не внешние, а внутренние люди, которым не нужны слова, произнесённые языком. Но хозяева Поводыря велели Бхулаку всегда говорить это словами. В первое время он просто не понимал, зачем спрашивать у раба, выберет ли тот свободу — лишь относительно недавно стал осознавать, что и хозяева его хозяина были в этом не вполне свободны…

Закончив, Бхулак бессильно откинулся на ствол.

— Да, господин, — ответил юноша.

Некоторые раздумывали, иные подолгу, кто-то и правда уходил — таких было мало, но они были, и у Бхулака больше не оставалось шансов пропеть им свою Песню. Зуру-Шалик решил сразу, и это хорошо.

— Собери головы в мешок… — из последних сил прохрипел, проваливаясь во тьму, Бхулак. — И вытащи стрелу из меня… Жди.

Когда он очнулся, юноша молча сидел рядом с двумя плотно набитыми большими мешками, на которых обильно выступали тёмные мокрые пятна. Плечо совсем не болело — Зуру-Шалик вытащил из спины обломок стрелы с каменным наконечником, перевязал рану и удобно положил Бхулака на плащ, снятый с одного из мёртвых хапиру.

Бхулак знал, что творится сейчас в парне: когда-то — это было очень давно, но он помнил всё в мельчайших подробностях — он и сам проходил такое. Потрясение от того, что ты — оставаясь прежним — больше не принадлежишь самому себе, а обязан исполнять чужие приказы, подавляло. И то, что это были приказы богов или богоподобных личностей, потрясение лишь усиливало. Для Бхулака оставалось загадкой, почему большинство его детей, услышавших Песню и его речь, по собственной воле принимало пожизненное послушание. Он и про себя-то не мог точно сказать, почему тогда, в незамутнённой юности, не отверг пришедших из ниоткуда существ и не продолжил жить понятно и просто. Он умер бы эпохи назад, его плоть унесли бы на небеса хищные птицы, да и от костей, захоронённых под полом дома его матери, уже ничего бы не осталось. И дома этого уже не было, и память о его народе исчезла. И всё шло бы своим чередом в этом мире…

Наверное, именно потому, что в глубине души этот упорядоченный и мимолётный мир был ему чужд, он и согласился служить тем, кого до сих пор называл тьюи — боги, уже давно понимая, что это не так. Но они разрушали установленный ход вещей, обещали яркую бесконечную жизнь… Тьюи его не обманули, но не сказали, сколько мук предстоит ему вынести в этой новой жизни.

— Ты готов следовать за мной? — спросил он Зуру-Шалика, не сомневаясь, что так оно и есть.

— Да, господин, — повторил тот.

Конечно же, из него сейчас рвались сотни вопросов, на большую часть из которых он никогда не получит ответ. Но парень молчал, словно сосредоточенно и осторожно примеряя на себя новообретённую судьбу.

Бхулак поднялся на ноги. Колени дрожали и временами накатывала дурнота, но рука действовала нормально. Всё остальное тоже пройдёт со временем. Ему бы сейчас полежать в полном покое, восстанавливая силы, однако оставались неотложные дела.

«Пошли», — мысленно бросил он юноше.

Тот посмотрел с великим удивлением — не мудрено, ему ещё предстоит привыкнуть к тому, что отец отныне всегда будет рядом, став голосом в его голове.

Бхулак зашагал обратно к посёлку, не проверяя, идёт ли парень за ним. Старался держаться прямо, лишь шаг его стал более медленным и мерным. Ему нельзя было показать сейчас, насколько он слаб. Можно, конечно, было уйти во внутренние покои и позвать Поводыря — тот может придать ему сил. Но расплата за это будет ещё ужаснее, её просто можно не пережить. Лучше всё сделать самому — он сможет.

Подойдя к городу хапиру, Бхулак с силой дважды стукнул в его ворота рукоятью хопеша. После краткой паузы ворота распахнулись. Он молча вступил в город и зашагал к небольшому храму Ваала. Зуру-Шалик с двумя мешками, с которых капала кровь, шёл за ним, как привязанный. Местные — разбойничьего вида мужчины и не менее грозные женщины — в таком же молчании провожали идущих взглядами, некоторые шли следом.

Когда они достигли храма, там уже собралась небольшая толпа, и она всё время пребывала. Бхулак встал перед входом в храм, распрямившись во весь свой внушительный рост, молча ожидая, пока на тесной площади не соберётся почти всё население посёлка. Когда это произошло, он отдал юноше мысленный приказ и тот развязал мешки, вывалив на утоптанную землю мёртвые головы. Они упали грязной грудой, некоторые откатились в стороны.

Толпа взвыла — гневно и горестно. Многие подняли оружие. Сейчас они бросятся на двоих стоящих у храма.