Пастух
Шрифт:
Таких много еще заговоров прочли. После этого, отдохнув, Ферапонт в отвар каких-то порошков всыпал и дал бабе выпить, да и сам тоже отхлебнул из ковша. А затем взял простыни и запеленал ее, как ребенка, а концы вокруг топчана обмотал, чтобы не дергалась. Залез в подпол, где у него тайная книга была спрятана, достал ее, открыл и стал читать. Почитал-почитал, нашел, что ему нужно, отложил книгу в сторону и выпил еще отвара.
Сидит, покачивается, смотрит на бабу. И ворон Захарка тут же рядом, на жердочке сидит и тоже вроде покачивается, совсем как хозяин.
Так около четверти часа минуло. Вскочил тут расстрига, книгу на руки взял и стал кругами
— Испей!
Побоялся ослушаться Нил старика, до того у него был страшный вид. Взял и выпил одним духом все, что в ковше оставалось.
Сперва ничего не почувствовал, горечь только. А немного погодя стало Нилу страшно, да так, что из избы захотелось бегом бежать. А бежать не получается — ноги его сделались ватные, большие, неуклюжие, не слушаются. Сидит Нил и тянется руками к двери, а дверь будто сама от него вдаль отъезжает, маленькой становится. Встал тогда Нил и к двери побежал. Бежит, бежит, кажется ему, что уже три дня бежит, что сто верст уже отмахал, как вдруг откуда-то голос раздается громогласный: «Сядь!» Повернул Нил голову, смотрит — пред ним Ферапонт. Да только не тот Ферапонт, которого Нил привык видеть, а новый, чудный какой-то. Тот был маленький, старый и сморщенный, а этот огромного роста, молодой, красивый, с вороными кудрями и в иссиня-черной атласной рясе!
А рядом с ним какие-то новые люди сидят, которых Нил раньше не видел, — трое, в длинных красных рубахах. Сидят, долговязые, шепчут что-то, качаются и переговариваются между собой, и над бабой белыми руками водят.
И баба тоже видом поменялась. Хоть она и в рубахе, и запелената, а видны Нилу стали все ее кости и внутренности, и сердце, и печенка, и женские части. Под правым боком у нее темно, гниль и чернота какая-то теснится, в разные стороны корни пустила, по всему телу расползлась. А долговязые люди в красных рубахах, Ферапонтовы помощники, эту черноту из ее тела выковыривают, вытягивают, высасывают. Корчится баба, больно ей — а все ж гниль в ее теле уменьшается и скоро совсем ее не станет. Помощники переговариваются, а потом снова за дело принимаются, сучат пальцами, шарят по больной бабе белыми тонкими руками и черную гниль из нее помаленьку вытягивают.
Всю ночь смотрел Нил, как люди в красном бабу лечили. А к рассвету Ферапонт помаленьку стал таким, каким был прежде, а помощники его куда-то пропали. Вроде только еще тут сидели, все трое, шептались и колдовали, а вот уже вместо них просто тряпки красные висят, и дымок от догоревшей сальной плошки вьется.
Велел Ферапонт Нилу отдохнуть и сам спать лег. Нила тут же сон сморил, без сновидений.
К полудню мужик за бабой вернулся и забрал ее домой. А она обратно сама идет, без поддержки. Муж как это увидел, обрадовался и отблагодарил Ферапонта бочонком солонины и тремя рублями денег.
Вечером сели Нил и Ферапонт ужинать. Едят молча,
хлеб в щи макают. Вдруг Ферапонт спрашивает:— Ты ночесь что видел?
Нил сперва отнекивался, боялся говорить. Тогда Ферапонт ему сказал, что если Нил все как на духу не расскажет — пусть идет вон из избы. Нил после этого темнить перестал и все виденное ночью пересказал: и про трех красных помощников, и про клубок гнили у бабы в теле. Расстрига его слушает и головой кивает — все, мол, так и было, как ты говоришь, А потом, дослушав рассказ, вот что сказал:
— Я когда тебя нашел, сразу понял, что ты особенный. Только ты этого за собой не знаешь. Или знаешь, но признаться боишься. Другой бы вчера ночью убежал из избы, а ты моего голоса послушался, остался и помощников смог разглядеть. Это не всем дается. В этот раз красные приходили, а иной раз черные бывают, или белые, или с волчьей головой, или с ослиной какой. Наперед знать нельзя. А бывает, вообще никто не приходит — тогда лечение не получается.
Тут старик замялся, ложку выронил и полез за ней под стол. А когда вылез, говорит Нилу:
— Вот что, Нил Петрович, оставайся у меня жить. Я уже старый, скоро в могилу сойду, а мне ученика хочется, чтобы дело продолжил. Вижу я, что тебе внутреннее зрение дано. Ты у меня знахарству научишься, заговорам и заклинаньям. Сам будешь помощников вызывать. Учеба у меня долгая, зато будешь жить не тужить, хлеба кусок верный, и люди тебе благодарны будут. Ну а ты уж меня не брось, коли я состарюсь совсем или захвораю там. Корми, обихаживай как родного отца. Ну что — по рукам?
А куда было Нилу податься? Он подумал немного и согласился.
18. Видения
По весне началась у Нила учеба. Целыми днями он по полям ходит с Ферапонтом, коренья выкапывает, травы и листья рвет, глину, смолу и дикий воск в короб собирает. А по вечерам они вместе отвары делают, мази разные. Учит расстрига Нила, какими заговорами помощников кликать, а еще объясняет, как болезни на теле проявляются, как их по глазам, ногтям да губам определить можно, по дыханию, поту или моче.
В первый год Ферапонт Нилу людей пользовать не разрешал и самого главного отвару пить не давал. Смотри, говорит, запоминай, как я делаю, а сам не пробуй. В тебе сила есть, да спит еще. Вот будет время, будет тебе знак дан, пробудится сила — тогда лечить начнешь. А пока рано, учи заговоры да собирай травы.
Нил у Ферапонта спрашивал — а что за знак? Расстрига толком объяснить не мог. Знак, говорит, один-два раза в жизни можно увидеть. Кому повезет, у кого силы много — три раза случается.
У каждого знак свой, и каждому он свою неизъяснимую правду раскрывает. Запомнить или пересказать ту правду нельзя, а тем более записать. Будет тебе знак, откроется правда — многое постигнешь, чего раньше не ведал. Людей начнешь понимать, мысли их слышать и болезни чувствовать. А главное — помощники начнут на твой зов приходить и делать то, что ты им прикажешь.
Прошел год, за ним еще один. Весной 189… года, как снег сошел, Ферапонт Нилу объявил, что надо ему знак искать.
— Да где ж я его найду? — спрашивает Нил. — Разве ты подскажешь?