Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте)

Мне было не по себе. Я вспоминал собственный опыт общения с БП и представлял себя на месте Федора Геннадиевича.

— А зачем действительно? — очень тихо спросил я. — Все же было видно на графиках.

— Не все. Допрос с детектором это такая разведка боем. Мы видим, что человеку страшно или он пытается нас обмануть, или то, что он говорит, для него эмоционально значимо. Но почему страшно, что он скрывает и почему значимо, мы можем только предполагать.

— Можно у него спросить.

— Так мы сейчас этим и будем заниматься. Грубо говоря, детектор только подсказывает нам, о чем спрашивать. Спрашиваем под БП.

— Саш, — также тихо сказал врач, — можно начинать.

— Федор Геннадиевич, — громко сказал Нагорный, — кто пригласил вас в компанию «Строй-полис»?

— Эдуард Валевич, — он говорил очень тихо, но в изголовье стоял микрофон, и все было прекрасно слышно.

— Он предупреждал вас о том, что в перспективе собирается назначить вас генеральным директором?

— Нет.

— Расскажите подробно о вашей работе.

Привозин рассказывал очень подробно с именами и деталями. Но принципиально его рассказ не отличался от того, что мы уже слышали. Зато здорово отличались графики. Они были пологими, без резких всплесков, и вместо горных пиков и провалов шли цепи пологих холмов.

— Эдуард объяснил вам, что это за поставщики? — спрашивал Нагорный.

— Он сказал, что очень надежные поставщики.

— Вы их проверяли?

— Нет.

— Такая проверка входила в ваши обязанности как директора?

— Не знаю.

— Вы знали, куда на самом деле пойдут деньги?

— Нет. Я думал, что это поставщики.

— Артур, смотрите, — шепнул мне Дима, — это эмоционально значимый вопрос, видите максимум?

— Да.

— Но он пологий. Если бы беседа была не под БП, после максимума шел бы резкий спад — так называемый, «вздох облегчения». Под БП все вопросы равнозначны.

— «Тормоза сносит», мне отец рассказывал.

— Можно и так сказать. Самоконтроль отключается. И не только. Человек вообще перестает понимать, какие вопросы для него опасны.

— Федор Геннадиевич, вы понимали, что вам не хватает компетентности, чтобы выполнять обязанности директора? — спросил Нагорный.

— Да.

— Что вас заставило все-таки согласиться?

— Меня очень просили помочь. И Эдик мой друг.

— А деньги это сулило?

— Да. Зарплата директора выше.

— И все?

— Мне обещали процент акций. В случае успеха брали партнером.

— Какой процент?

— Десять процентов.

— А что считалось успехом?

— Завершение строительства.

— Вы могли отказаться от должности?

— Да.

— Вам было страшно брать на себя ответственность?

— Да.

— Вы ожидали дурных последствий?

— Предполагал.

— Вы ожидали их избежать?

— Да.

— Почему?

— Все принципиальные решения были приняты Эдиком, я, по сути, был только техническим исполнителем.

— Вы верили, что Эдуард Валевич предпринял правильные шаги?

— Да.

Я не понимал этого разговора. Мне казалось, что Нагорный спрашивает какую-то ерунду, но Роберт Наумович кажется все прекрасно понял, и вопросы ему не нравились, адвокат становился все мрачнее.

Александр Анатольевич сменил тему.

— Расскажите о вашем задержании и первом допросе.

Федор Геннадиевич рассказал. Все то же самое, только чуть больше деталей. Нагорному очень хотелось выяснить, к кому и куда уходил Салаватов во время допроса, но Привозин явно не знал.

Потом была история освобождения и голубого гравиплана. Нагорный хотел подробностей. Какого роста были эти люди, как говорили, принадлежали ли к образованному классу, о чем говорили между собой. Куда конкретно летали. Привозин почти ничего не помнил, кроме разве что места и то приблизительно. Точно горы на севере от Кириополя. Недалеко от хрустальных пещер. Эти места любят спелеологи. Он сам там лазил в юности. Да, он узнает место, если его туда привезут.

— Вы были очень напуганы? — спросил Александр Анатольевич.

— Да, — ответил он.

— Когда вы приняли решение взять вину на себя?

— После суда. Когда судья мне не поверил. Я решил, что все бесполезно.

— Вы надеялись получить деньги?

— Да.

— Вы получали деньги за самооговор?

— Только на депозит.

— Сколько туда упало?

— Триста тысяч.

— Депозит можно было отозвать?

— Да, если я нарушу договоренности.

— А если не нарушите?

— Не знаю. Видимо, да.

— Вы верили, что с вами расплатятся?

— Надеялся. Это не было главным.

— Что было главным?

— Спасти свою жизнь.

— Вы верили, что тюремный врач в сговоре с Салаватовым?

— Да.

— Он плохо к вам относился?

— Нормально, как ко всем. Но я ему не верил.

— Сколько раз вы с ним встречались?

— Два. После задержания и после ареста.

— Вы могли отказаться от осмотра?

— Да, кроме этих двух раз. Я дважды отказывался.

— Как же тогда он смог бы вас убить?

— Не знаю.

— Вы не доверяли вашему адвокату?

— Да.

— Вы знали, что можете его сменить?

— Да, но на платного. У меня не было денег.

— Вы могли найти деньги?

— На свободе — да, в тюрьме — нет.

— Вы знали, что можете пожаловаться во Внутренний Контрольный Комитет Генпрокуратуры?

— Да, но я не смог бы составить жалобу без адвоката.

— В свободной форме можно было писать.

— Я не знал.

— У вас планшет был в комнате?

— Да.

— Там была «Памятка для арестованных»?

— Да.

— В ней был раздел «Что делать, если ваши права нарушаются»?

— Да.

— Вы его читали?

— Да.

— Там были образцы жалоб в ВКК, Императорский Контрольный Комитет, СБК?

— Да.

— Вы поняли, что их можно отправить в автоматическом режиме по защищенному каналу?

— Да.

— Почему вы этого не сделали?

— Не верил в эффективность.

— Еще?