Патриарх Никон

Игуменья тотчас послала к ней, а сама при пении монахинь повела патриарха в церковь, чтобы показать ему церковные святости и богатства.

Поклонившись мощам и осмотрев церковь, Никон спросил, какой ответ схимницы.

— Она просит святейшего патриарха пожаловать, — поклонилась ему в ноги служка.

Сердце мужественного Никона, которое усиленно не стучало ни в московской смуте, ни в новгородской гиле, вдруг затрепетало и замерло.

Игуменья повела его в монастырь и, остановившись пред дверью кельи схимницы, указала ему, куда он должен войти, и, поклонившись удалилась.

Без обычного монастырского стука патриарх отворил дверь.

Белый его клобук с огромным алмазным крестом и две панагии, осыпанные драгоценными каменьями на груди, придавали ему, при высоком его росте и его мужественном лице, особый величественный вид.

Никон вступил в келью истинным патриархом всея Руси, и взорам его представилась небольшая комната в одно окно, простой образ с лампадкой, ложе без подушки и покрывала, небольшой столик у окна и деревянные два стула.

Схимница с густо закрытым покрывалом стояща посреди кельи, и когда он появился в дверях, распростёрлась по земле, сделала три поклона и подошла под его благословение.

— Не тебе, моя дочь, — сказал Никон, — подходить под моё благословение, а мне под твоё.

— Я ничтожная раба и богомолка твоя, святейший патриарх; что за причина твоего пришествия ко мне?.. Я давно отказалась от мира.

Патриарх благодарил её за то, что она допустила его в свою келью, причём передал ей поклон царя.

Услышав, что царица в надежде, Наталья обратилась к образу, сделала несколько поклонов и, поднявшись, произнесла вдохновенно:

— Родится у царицы дочь...

Сказав это, она как бы от усталости и волнения присела, указав патриарху другой стул.

Никон передал ей свой разговор с царём о тех исправлениях в церковных книгах, какие он предполагает сделать, причём он присовокупил, что царь послал его спросить её совета и благословения.

— Святейший патриарх, — воскликнула схимница, — не тебе у меня поучиться, а мне у тебя и искать твоего благословения. Истину ты говоришь, нам нужно возвратиться к евангельской истине, и тогда мы будем вновь православными. Делай, что Св. Дух и Божья благодать говорят тебе. Но на полпути не остановись... поступи как Лютер.

— О чём ты говоришь, я тебя не понимаю?

— Я хочу сказать: женись...

— Разве патриарх может жениться? — обиделся Никон.

— И Лютер, как монах, не мог жениться, однако же женился.

Никон был поражён этим ответом, а потому, помолчав немного и желая получить разъяснение загадочных слов схимницы, он сбросил свою обычную серьёзность и полушутя сказал:

— Схимница Наталья, сестра святейшая, если мне, патриарху всея Руси, жениться и поступить как Лютер, то я должен избрать подобную ему и жену монашку, уж тогда в законный брак я попрошу схимницу Наталью, и будут держать над нашими головами венцы архиереи.

— Сказала я тебе не в шутку: женись, исправление книг равносильно женитьбе патриарха, и если тебе Дух Св. говорит: исправляй книги, то он же должен тебе подсказать: женись, и женись не на монашке!.. Выше бей. Ты ведь... патриарх!.. Тогда сила будет у тебя в руках, и неужели ты думаешь, что тебя проклинать будут менее за одно «аз», которое ты выбросишь из книг, чем за женитьбу. Лютер понял это, а потому он пошёл дальше: монах женился на монашке. И у них епископы теперь женаты, наши попы тоже женаты: они и спорить не станут. Коль идти уж против порядков и старины, так ломай всё, — вот тебе мой сказ.

Несколько минут сидел Никон как ошеломлённый. Схимница, известная святостью своей жизни и строгостью правил, говорит так резко с главою русской иерархии. Он строго произнёс:

— Отрёкся я от мира, подвижничал, страдал, оставался целомудрен, и Бог взыскал меня — я Богом избранный патриарх всея Руси... кто же ты, сестра Наталья? И почему я слышу такие речи и такие дерзкие, такие недостойные речи от тебя?.. От схимницы!..

— Глаголю я тебе истину, святейший патриарх. Нет человека в мире, который бы тебя любил так сильно, как я; нет человека во всей вселенной, который бы тебя так чтил, уважал и боготворил, как я, и нет человека, который бы лучше знал тебя, чем я. Чтобы сделаться патриархом, ты должен был сделаться монахом, — эго поняла твоя жена и пошла в монастырь.

— Разве ты «знала» её? — воскликнул невольно Никон.

— Кабы ты «знал», как она любила тебя и что она жертвовала, удалившись в монастырь! Теперь ты, патриарх, достиг того, чего домогался. А мне нечего больше говорить... удались, удались! — вскрикнула нервно схимница.

— Не удалюсь; ты, схимница, столько мне сказала, что должна явить мне своё мирское имя. Если не скажешь, я прокляну тебя!..

— Проклянёшь? — Нет, не могу, не заставляй.

— Я требую! — грозно поднялся с места Никон.

— Ты требуешь... вот... гляди... узнай... — я... я... твоя жена, Паша, — теперь инокиня Наталья. Ника... Ника…

Схимница откинула своё покрывало; пред Никоном явилась бледная, исхудалая его жена, но всё же прекрасная и величественная.

Слова схимницы произвели на патриарха потрясающее впечатление...

Оба умолкли, но схимница прервала молчание, накинула на себя вновь покрывало и, рыдая, произнесла:

— Святейший патриарх! тебе не место здесь, удались.

И Никон очнулся, он тихо пошёл к двери, но вдруг остановился, упал на колени и сказал сквозь слёзы:

— Благослови, не отпускай меня без своего благословения, святая женщина.

— Бог благослови...

Когда за Никоном затворилась дверь, инокиня упала без чувства на пол.

На другой день царю донесли из Алексеевского монастыря, что схимница Наталья куда-то ушла и пропала без вести. Все розыски оказались тщетны, и царь затосковал по ней: ему очень дорога была мама Натя.

XXXI РАСКОЛЬНИЧИЙ ВЕРТЕП

Лишь только Никон вышел от отца Степана, как к нему вошёл дьякон его Фёдор.

Он был правою его рукою, и если Фёдор не заложит ему место в требнике и в евангелии, то он не знает, где и что нужно читать во время служения.

Поэтому его сильно огорчило, что патриарх не дал ему ответа о рукоположении в иереи его любимца.

— Мы с тобою в опале, любезный браг Фёдор, — произнёс он недовольным тоном, когда тог появился к нему.

— У кого? Уж не у царя ли, или у Милославского?— испуганно произнёс дьякон.

— Бери повыше.

— Как повыше? — недоумевал дьякон.