Патриарх Тихон

После нашего возвращения к управлению Церковью представителем ГПУ Е. А. Тучковым от лица правительства нам было предъявлено требование о введении гражданского календаря в обиход Русской Православной Церкви. Это требование, много раз повторенное, было подкреплено обещанием более благоприятного отношения правительства к Православной Церкви и ее учреждениям в случае нашего согласия и угрозою ухудшения этих отношений в случае нашего отказа. Хотя такое требование казалось нам нарушением основного закона республики о невмешательстве гражданской власти во внутренние дела Церкви, однако мы сочли нужным пойти ему навстречу… Как только распространился слух о введении нового стиля со 2/15 октября, в среде верующих возникло сильное возбуждение. Правда, почти все московские приходы послушно, хотя и не со спокойным сердцем, подчинились нашему распоряжению. Но из окружающих Москву епархий, с юга, из Крыма и из далекой Сибири к нам потянулись вереницы депутаций от верующих, чтобы осведомиться, действительно ли предполагается реформа календаря, и чтобы просить нас от лица народа воздержаться от нее, так как введение нового стиля всюду возбуждает тревогу, опасения, недовольство и сопротивление. Одновременно с этим мы были завалены письменными сообщениями того же содержания. Ввиду этого мы сочли своим пастырским долгом принять во внимание голос верующих, чтобы не произвести насилия над совестью народной, и 26 октября/8 ноября 1923 года сделали распоряжение: «Повсеместное и обязательное введение нового стиля в церковное употребление временно отложить». После этого канцелярия наша была опечатана агентами правительства, из нее были взяты неразошедшиеся экземпляры нашего, тогда уже отмененного послания о введении нового стиля и оказались расклеенными по улицам столицы без нашего ведома и согласия. Верующие усмотрели в этой репрессии, явившейся в результате нашего распоряжения о приостановлении реформы календаря, и доказательство вмешательства гражданской власти во внутренние дела Церкви. Но из епархий мы получили изъявления великой радости верующих по поводу нашего распоряжения от 26 октября/8 ноября, а вся Москва облегченно вздохнула и немедленно возвратилась к старому стилю.

В декабре прошедшего года, когда правительством днями отдыха были объявлены Рождественские праздники по новому Стилю, мы поспешили разрешить празднование Рождества Христова по григорианскому календарю там, где это будет желательно и удобно для рабочего населения. Но этим разрешением почти нигде не пожелали воспользоваться, в чем снова проявилось единодушное желание народа сохранить старый обычай. Это побудило нас обратиться к народному комиссару юстиции Д. И. Курскому с просьбой не настаивать на введении нового стиля в церковном употреблении, и мы получили от него словесное заверение, что гражданская власть вовсе не заинтересована в этом.

Для решения вопроса о порядке реформы церковного календаря следует вникнуть в этот общий протест народа и его причины. Во-первых, наш народ очень ценит обряд и его традиционную неизменность. Эта свойственная русскому народу форма благочестия породила уже старообрядческий раскол. Во-вторых, церковный год тесно сплетается с народным бытом и экономическим годом крестьянина. В деревне до сих пор считают по праздникам и праздниками определяют начало полевых работ. Введение нового стиля в церковный календарь сталкивается с народным бытом, всюду отличающимся консерватизмом и стойкостью…

Ныне вопрос о введении нового стиля в церковное употребление снова возбуждается правительством, и с его стороны заявлено настоятельное желание, чтобы нами были приняты решительные меры к согласованию церковного календаря с гражданским. Принимая во внимание свои прежние опыты, мы считаем себя вынужденными заявить, что решительно не находим возможным их повторять. Новое наше распоряжение о реформе календаря, пока не достигнуто общее согласие по этому вопросу всех Православных Церквей, и в глазах верующих, и по существу дела было бы лишено канонического основания и оправдало бы противодействие народа. По нашему глубокому убеждению, такое распоряжение, настойчиво проводимое нами и, может быть, поддержанное мерами государственного воздействия, послужило бы причиной больших волнений и несогласия в Церкви.

Церковь в настоящее время переживает беспримерное внешнее потрясение. Она лишена материальных средств существования, окружена атмосферой подозрительности и вражды, десятки епископов и сотни священников и мирян без суда, часто даже без объяснения причин, брошены в тюрьму, сосланы в отдаленнейшие области республики, влачимы с места на место; православные епископы, назначенные нами, или не допускаются в свои епархии, или изгоняются из них при первом появлении туда, или подвергаются арестам; центральное управление Православной Церковью дезорганизовано, так как учреждения, состоящие при патриархе Всероссийском, не зарегистрированы, и даже канцелярия и архив их опечатаны и недоступны; церкви закрываются, обращаются в клубы и кинематографы или отбираются у многочисленных православных приходов для незначительных численно обновленческих групп; духовенство обложено непосильными налогами, терпит всевозможные стеснения в жилищах, и дети его изгоняются со службы и из учебных заведений потому только, что их отцы служат Церкви. При таких условиях произвести еще внутреннее потрясение в лоне самой Церкви, вызвать смуту и создать в добавление к расколу слева раскол справа канонически незакономерным, неосмотрительным и насильственным распоряжением было бы тяжким грехом пред Богом и людьми со стороны того, на кого Промыслом Божиим возложен тяжелый крест управления Церковью и заботы об ее благе в наши дни.

Патриарх Тихон».

Патриарх Тихон, как и обещал народу, не пошел на уступки, которые могли бы нанести вред чистоте православия. И по сей день в нашей стране существует гражданский (новый) и церковный (старый) стиль летосчисления.

* * *

Пятидесятидевятилетний патриарх Тихон, всю жизнь отличавшийся отменным здоровьем, почти ослеп и стал подвержен обморокам.

С него сняли стражу, предоставив умереть «собственной смертью». И, чтобы она пришла поскорее, каждодневно искусно издевались. Мелкие чиновники, вроде «уполномоченного по управлению зданиями бывшего Донского монастыря Кочеткова», издевались над патриархом Московским и всея России:

«Декабря 5, 1924 г. Василию Ивановичу Беллавину.

Мною неоднократно Вам сообщалось, что Вы никакими юридическими правами не пользуетесь иметь в своей квартире канцелярию, но до сего времени масса приходящих посетителей в б. Донской монастырь спрашивают не Вас лично, а Вашу канцелярию. Последний раз предупреждаю, если мною будут обнаружены канцелярские занятия и прием, кроме Вас, другим духовенством, я вынужден буду об этом сообщить в милицию, а также опечатать Вашу комнату, дабы снять с себя всякую ответственность перед административно-судебными властями за нарушенный Вами порядок».

Несмотря на хитрости и угрозы, выдумываемые Кочетковыми, люди шли и шли каждодневно к своему архипастырю. Одни по делам церковным, за получением письменных распоряжений, другие — ради патриаршего благословения, третьи — за утешением в горе. Доступ к патриарху был свободный, келейник лишь спрашивал посетителей о цели прихода. Святейший Тихон для каждого из них находил ласковые слова, его простота, дружелюбность в беседе производили на всех сильное впечатление.

Московский корреспондент парижской газеты «Энформасьон» сообщил своим читателям: «Спокойный, умный, ласковый, широкосострадательный, очень просто одетый, без всякой роскоши, без различия принимающий всех посетителей, патриарх лишен, может быть, пышности, но он действительно очень дорог тысячам малых людей, рабочих и крестьян, которые приходят его видеть. В нем под образом слабости угадывается крепкая воля, энергия для всех испытаний, вера непоколебимая… Постоянные изъявления сочувствия и преданности, которые он получает со всех концов России, делают его сильным и терпеливым… Густая молчаливая толпа ожидала приема. Странники, заметные по загорелым лицам, большой обуви и благочестивому виду, ожидали, сидя в тени башенного зубца. Они сделали несколько тысяч верст пешком, чтобы получить благословение патриарха. Сельский священник, нервный и застенчивый, ходил вдоль и поперек… Женщина припала к скамье и закрыла лицо руками. Тяжелые рыдания судорожно вздергивали ее плечи. Несомненно, она пришла сюда искать облегчение в каком-то большом несчастий, и невольно пришли в голову тысячи и тысячи расстрелянных… Горожане и крестьяне, люди главным образом из народа, долгие часы, порою дни ждут, чтобы открылась маленькая дверь и мальчик-певчий ввел их к патриарху Тихону».

Обретенная свобода не дала покоя главе Русской Православной Церкви. В газетах было объявлено, что трудящиеся могут не беспокоиться — следствие по делу «гражданина Беллавина» продолжается. За каждым шагом патриарха велось наблюдение, как и за близкими к нему людьми, вскрывались письма, шедшие на его имя через государственную почту, устраивались обыски. Верующие, опасаясь, что их архипастыря тайно увезут в темницу, не спускали с него глаз, днем и ночью в Донском монастыре толпился народ, надеясь, что, когда люди повсюду, Святейшего не посмеют тронуть.

Постоянно, ежечасно патриарх мучился вопросом: «Доколе можно уступать безбожной власти?» Где та грань, когда благо Церкви он обязан поставить выше благополучия своего народа, выше человеческой жизни, притом не своей — жизни верных ему православных чад?

Незадолго до кончины патриарх поведал о своих тяжелых раздумьях первому кандидату в местоблюстители патриаршего престола митрополиту Казанскому и Свияжскому Кириллу.

— Ваше Святейшество, — ответил только что вернувшийся из заточения митрополит, — о нас, архиереях, не думайте, мы теперь только и годны на тюрьмы.

Через несколько дней митрополит Кирилл, после допроса у чекиста Тучкова, был вновь арестован и больше не увидел свободы до своего расстрела в 1937 году.

В другой раз в беседе с тюремным врачом Жижиленко, будущим епископом, патриарх говорил о своих мученических сомнениях в пользе дальнейших уступок Советской власти. Делая эти уступки, он убеждался, что предел требований Советской власти лежит за пределами верности Христу и Церкви и что, по-видимому, единственная возможность для Церкви сохранить свою верность Христу — уйти в катакомбы, как первые христиане.