Патрульные Апокалипсиса

– Да, это было аграрное общество, но я удивляюсь, что тебе об этом известно. Ты никогда не был силен в истории, муж мой.

– Все изменилось. Если бы ты видела эти полки, уставленные книгами… каждый день привозят новые – я прочитываю по пять-шесть в неделю.

– Дай я взгляну на них, дай мне посмотреть на тебя. Я скучала по тебе, Фредди.

– Скоро увидишь, скоро. В темноте есть свое удобство, так как я «вижу» тебя такой, какой предпочитаю помнить. Прелестная, жизнерадостная женщина, так гордившаяся своим мужем, поставлявшая мне секреты из НАТО, некоторые из них, я уверен, спасли мне жизнь.

– Ты же был на стороне НАТО, как я могла поступить иначе?

– Теперь я на более великой стороне. Сейчас бы ты мне помогла?

– Смотря в чем, мой муж. Не отрицаю, ты умеешь убеждать. Услышав твои слова, мне не терпится тебя увидеть. Ты всегда был человеком необыкновенным, это признавали все, даже те, кто не одобрял твои действия…

– Например, мой друг, мой бывший друг, Гарри Лэтем, твой нынешний любовник!

– Ты ошибаешься, Фредди. Гарри Лэтем мне не любовник.

– Лжешь! Он все время увивался за тобой, ждал, когда появишься, спрашивал меня.

– Мы достаточно долго прожили вместе, чтобы ты не знал, когда я говорю правду! В конце концов это твоя профессия, ты сто раз слышал, как я врала ради тебя… Гарри Лэтем мне не любовник. Повторить?

– Нет! – Единственное слово эхом отлетело от невидимых стен. – Кто же тогда?

– Тот, кто взял себе его имя.

– Зачем?

– Потому что ты хочешь, чтоб твоего друга Гарри убили, а Гарри этого не хочется. Как ты мог, Фредерик? Гарри любил тебя, как… как младшего брата.

– Я тут ни при чем, – тихо произнес бестелесный голос Гюнтера Ягера. – Гарри проник в наш штаб в Альпах. Он был нужен для эксперимента. Мне оставалось только дать согласие.

– Какого эксперимента?

– Медицинского. Я толком и не понял его сути. Траупман, однако, очень загорелся, а против Ханса я пойти не мог. Он был моим наставником, это он дал мне то положение, какое я сейчас занимаю.

– Какое положение, Фредди? Ты действительно новый Адольф Гитлер?

– Странно, что ты его упомянула. Я читал и перечитывал «Майн кампф» и все биографии, какие только сумел найти. Представляешь, насколько были похожи наши жизни, по крайней мере до вступления в наши ряды? Он был художником, и я в своем роде тоже им был. Он был безработным, и мне это грозило. Его отвергла австрийская лига художников и архитектурная академия якобы из-за отсутствия таланта – бывшему капралу некуда было податься, и у меня то же самое. Кто нанимает таких, как я? Мы оба сидели без гроша, у него вообще ничего не было, а я продал все бриллианты, чтобы спасти себе жизнь… Потом в двадцатых кто-то увидел, как какой-то радикал на улице страстно и убедительно кричит о несправедливости социальных условий, а много лет спустя кто-то другой наблюдал за красноречием первоклассного бывшего агента-провокатора, который раньше одурачил даже их. Такие люди очень ценны.

– Ты хочешь сказать, что и ты, и Адольф Гитлер переметнулись, заняв эти страшные посты?

– Я бы сказал по-другому, женушка. Не мы нашли дело своей жизни, а само дело нашло нас.

– Какая мерзость!

– Вовсе нет. У новообращенного убеждения зачастую самые сильные, ибо к ним надо прийти.

– Но чтобы осуществить ваши замыслы, надо пойти на огромные человеческие жертвы.

– Поначалу да, но это быстро кончится, быстро забудется, и мир станет намного лучше. Не будет крупных войн, ядерного противостояния – наше продвижение станет постепенным, но уверенным, ибо многое уже существует на деле. Пройдет несколько месяцев, и сменятся правительства, появятся новые законы в пользу самых сильных, чистых, и за несколько лет ненужный мусор, отбросы общества, вытянувшие из нас соки, будут сметены.

– Не надо для меня произносить речи… Фредди.

– Это правда! Ты разве не видишь?

– Я не вижу даже тебя, а ты, признаться, меня так взволновал своими речами… Необыкновенный человек, каким я тебя знаю. Включи свет, пожалуйста.

– С этим небольшая проблема.

– Почему? Ты так изменился за пять лет?

– Нет, но я в очках, а ты нет.

– Я ношу их, лишь когда глаза устают, ты же знаешь.

– Да, но у меня другие очки, позволяющие видеть в темноте, и я вижу оружие в твоих руках. И не забыл, что ты левша. Помнишь, ты решила играть со мной в гольф и я купил тебе клюшки, только не те?

– Да, конечно, помню, они были для правшей… У меня с собой оружие, потому что ты сам учил меня никогда не ходить ночью на встречу даже с тобой без пистолета. Ты говорил, ни один из нас не знает, следят за нами или нет.

– Я был прав, ибо защищал тебя. Твои друзья снаружи знают, что у тебя оружие?

– Я никого не видела. Я пришла одна, меня не посылали.

– А вот теперь ты врешь, по крайней мере в чем-то, но это не важно. Брось пистолет на пол!

Карин бросила, и де Фрис-Ягер включил свет, рефлекторную лампу, освещавшую небольшой алтарь в часовне, на котором возвышалось золотое распятие на пурпурном фоне. Новый фюрер сидел справа на молельном стуле в белой шелковой рубашке с расстегнутым воротником, его белокурые волосы блестели, а лицо с красивыми тонкими чертами он повернул в самом выгодном ракурсе.

– Ну и как я выгляжу спустя пять лет, женушка?

– Как всегда красив, ты же знаешь.

– Да, обаяния у меня не отнять, и это то, чем герр Гитлер не обладал. Он был человеком маленького роста, с вечно недовольным выражением лица и носил ботинки на толстой подошве. Моя внешность большое подспорье, но я демонстрирую потрясающую скромность и делаю вид, что создан изо льда, когда женщины заостряют на ней внимание, физическое тщеславие не идет лидеру нации.

– Другим не все равно. Я полагаю, они благоговеют перед твоей внешностью. Я, например, и тогда… и сейчас.

– Когда вы заподозрили, что Гюнтер Ягер – это новый лидер неонацистов?

– Когда на допросе раскололся один из зонненкиндов. Не без помощи наркотиков, я подозреваю.

– Этого не может быть! Я никогда никому из них не открывался.

– Очевидно, все-таки ты это сделал, вольно или невольно. Ты говорил с людьми, устраивал встречи, выступал с речами…

– Только перед теми, кто в бундестаге! Все остальное записывалось на пленку.

– Значит, кто-то тебя продал… Фредди. Я что-то слышала о католическом священнике, который пошел исповедоваться и оставил все на совести своего духовника.

– Боже мой, этот дряхлый идиот Пальтц. Сколько раз я говорил, его надо исключить, так нет, Траупман утверждал, что того поддерживает рабочий класс. Я прикажу его расстрелять.

Карин задышала спокойнее. Она затронула ту тему, которая была так необходима. Имя Пальтца всплыло у нее из списка опознанных на пленке людей. Монсеньора Пальтца открыто ненавидели католические власти в Германии, это выяснилось в телефонном разговоре с боннским епископом. Тот высказался весьма откровенно: «Это заблудший фанатик, которого надо отправить на пенсию. Так я и Риму сказал». Карин подождала, пока успокоится ненужный ей теперь муж.

– Фредди, – спокойно, сдерживаясь, начала она. – Этот Пальтц или как его там, этот священник проболтался, будто с Лондоном, Парижем и Вашингтоном случится нечто ужасное. Такая крупная катастрофа, которая унесет сотни тысяч жизней… Это правда… Фредди?

Молчание фюрера в контрасте со стуком дождя наэлектризовывало атмосферу. Наконец Гюнтер Ягер заговорил. Его голос звучал напряженно, глухо, как готовые оборваться струны виолончели.

– Так вот зачем ты пришла, шлюха. Они послали тебя разузнать, а вдруг, что совершенно невероятно, я раскрою тебе суть нашей ударной волны.