Паутина

— Ну и дела. Бедная старушка Лиз. — Карл произнес это таким тоном, каким большинство людей выражают соболезнование малознакомым людям: сквозь сочувствие проглядывает безразличие. — А что произошло? Сакса задрал лис?

— Сокса, — поправила я. — Нет, не похоже. Он просто… умер. Лиз говорит, дело к тому шло, понимаешь… ему было тринадцать лет.

— То есть по кошачьим меркам долгожитель, верно?

— Не то чтобы долгожитель, но старик, да… По-моему, это ужасно. Он умер рядом с нашей задней дверью. Ты, конечно, скажешь, что это глупость, но меня очень тревожит, что он лежал не где-нибудь, а именно на нашей дорожке.

— Почему? — Карл уставился на меня в замешательстве.

— М-м-м… Даже не знаю… — Каждое слово давалось мне с трудом. — Просто… как дурное предзнаменование.

— Господи, Анни! Да у тебя совсем крыша поехала. Что за предрассудки. — Он ухмыльнулся. — Если ты не в курсе, то дурная примета — черный кот, который перешел дорогу, а не рыжий,который на ней сдох.

Больше я ничего не могла сказать, без того чтобы не рассказать слишком многого. Тема разговора была исчерпана, и мы к ней не возвращались. Попытка разделить с мужем мой страх сорвалась, и тревоги стали терзать меня еще сильнее, несколько дней не отпускали ни на секунду, прилипли подобно незваным гостям, не помышляющим о том, чтобы убраться наконец восвояси. Временами мне удавалось почти забыть об их существовании, но бывали и такие моменты, когда я заходила в какую-нибудь из комнат, а они набрасывались на меня из ближайшего угла. И неважно, что тревоги эти были невидимы, — они всегда были рядом,и я не знала, как от них избавиться.

В дневные часы меня время от времени посещала мысль, что хорошо бы позвонить Петре, поделиться с подругой, но после пятиминутного раздумья желание пропадало. То, что я намеревалась рассказать ей, необходимо осмыслить, на это требуется время и уединение, а ни того ни другого у Петры не было. «Само собой, она все-все узнает, — твердила я себе, — уже меньше чем через две недели. Скоро она приедет, и я больше не буду наедине со всеми своими страхами и тревогами».

Неделя выдалась у меня спокойной и в то же время странной. Отсутствие Сокса я ощущала куда сильнее, чем раньше его присутствие, и неоднократно ловила себя на мысли, что мне очень хочется, чтобы он снова неслышно проскользнул в приоткрытую дверь и улегся в квадрате солнечного света на кухонном полу. Лиз теперь нечасто появлялась дома; я полагала — работает сверхурочно, чтобы отвлечься от своей утраты. При редких встречах мы обменивались улыбками, короткими приветствиями и пожеланиями, что позволяло тактично избегать разговоров на больную для нее тему. Она быстро стала прежней Лиз — не слишком мне симпатичной, не располагающей ни к дружеским, ни хотя бы соседским отношениям. В своих вечных суетливых хлопотах она представлялась мне существующей в каком-то другом мире, расположенном в сотне миль от меня.

И я обращалась мыслями к делу Ребекки Фишер с отчаянием утопающего — будто только она одна и могла отвлечь меня от всего остального. Слишком часто напоминала о себе школьная фотография, заставляя меня снова и снова идти в комнату для гостей, где копия из фотоателье хранилась в отдельной папке вместе с распечатками материалов из Интернета. Сидя за столом, я рассматривала лицо Ребекки, вдруг вынырнувшее из моря других лиц, словно компьютерщик, выделив эту мельчайшую деталь, превратил ее в единственно четкую на расплывшемся серо-белом фоне. Кем ты была? И кем ты стала?Кроме этих двух вопросов меня ничто больше не интересовало. Я постоянно думала о Тисфорде и ждала наступления субботы.

19

В моем воображении Тисфорд был до странности нереальным, мультяшным городком, нарисованным и раскрашенным, как в статье, на которую я наткнулась в Интернете. Учитывая кардинальное преображение, описанное в статье (из пролетарского чистилища Тисфорд превратился в Утопию для яппи), я представляла себе эдакую многократно увеличенную выставку «Идеальный дом»: сплошная новизна, современные офисные здания, роскошные пабы, в поле зрения — ничего старше производства восьмидесятых. Из Борнмута я ехала, будучи уверенной, что сойду на оборудованной суперсовременной станции, сверкающей стеклом и пластиком; все прошлое, думалось мне, наверняка уже выдраено с таким старанием, что не осталось и следа.

Прибыв на вокзал Тисфорда, я, как ни странно, испытала облегчение от того, что действительность не имела ничего общего с моими фантазиями. Грязное, закопченное строение с крышей над тремя платформами и кирпичными стенами цвета запекшейся крови — вокзал выглядел так, что датой его строительства мог быть любой год из последних трех столетий. Зал ожидания, который я миновала, когда шла по платформе, был разукрашен граффити и выглядел так же привлекательно, как старый матрас на помойке. На привокзальной площади я взглянула на часы и достала листок с адресом Агнесс.

Она предупредила, что живет недалеко от вокзала и можно обойтись без такси. Я двинулась в путь, надеясь, что в правильном направлении, и очень скоро пришла к убеждению, что никогда не найду ее дом. Бесконечные длинные ряды одинаковых домов по обеим сторонам одинаковых безлюдных улиц привели меня в полное замешательство. Каждый ряд тянулся напротив такого же ряда, словно отраженный в зеркале, посредине — узкая полоска улицы, все дома из красного кирпича с выкрашенными в зеленый цвет входными дверями, одно окно на первом и два окна на втором этаже. Наконец, к моему великому облегчению, я увидела указатель «Харрис-роуд» и побежала через дорогу.

Дом с нужным номером нашелся быстро, я постучалась и некоторое время топталась у двери. Неужели Агнесс забыла обо мне и ушла куда-нибудь?.. В этот момент дверь открылась.

— Анна Джеффриз? — Это был тот самый голос, что я слышала по телефону. Рыхлая женщина со скучным лицом и прилизанными рыжими волосами смотрела на меня ничего не выражающим взглядом. — Заходите, коли пришли.

Переступив порог, я попала прямиком в душную гостиную — диван и два кресла, обтянутые потертым ледерином, замысловатый лепной орнамент над электрокамином, в центре лепнины — рамка со свадебным фото, похоже, недавним. Экран телевизора — явно основного предмета в гостиной — светился огнями одной из дурацких дневных викторин, а звук соперничал с громкостью нормальной беседы. Агнесс и не подумала ни выключить, ни хотя бы приглушить звук. Она села в кресло. Не дождавшись приглашения, я устроилась напротив, на диване.

— Очень рада познакомиться с вами. — В ответ — ни слова, и я тут же стушевалась. — Вы не против, если я начну нашу беседу с вопроса: вы с Эленор выросли в этом районе?

Мои щеки мгновенно запылали от собственной бестактности — ведь Эленор так и не выросла, — однако Агнесс моего промаха не заметила.

— Угу. Тут сразу за углом, на Черчилл-стрит. Я и сама жила там с мамой еще два года назад. Она, чтоб вы знали, болела, и, пока не умерла, я не могла выйти замуж за моего дружка Дейва.

Не зная, какой реакции она от меня ждет — если ей вообще нужна моя реакция, — я изобразила на лице нечто среднее между сочувствием и поздравлением.

— А другие сестры? Они тоже разъехались?

— Угу. Съехали, как только смогли. Дак ведь там даже после смерти бедняжки Эленор теснота была — жуть. Дом-то такой же, как этот, мы то и дело натыкались друг на дружку. Да вам в страшном сне не приснится, что там творилось, когда мы были детьми. Когда нас там было пятеро.

Меня покоробила легкость, с которой она говорила о смерти младшей сестры. Ни капли эмоций, лишь обыденный намек на факт убийства. Я лихорадочно соображала, как перевести разговор на Ребекку.

— А ее фотографии у вас есть? — поинтересовалась я. — Фотографии Эленор?

— Само собой. Фотки нас всех, а как же. — Мне даже не пришлось просить показать их мне, она сама поднялась. — Я все фотки храню. Они у меня в альбоме вместе со свадебными, которые нащелкал Дейв.