Павел Филонов: реальность и мифы

<…> Первоначально домик на Песочной принадлежал какому-то генералу, любителю литературы ^[443] . Умирая, генерал всю свою усадьбу завещал Литературному фонду. Усадьба состояла из большого сада, тянувшегося от Песочной до Карповки, и трех двухэтажных домов. Один, каменный, выходил фасадом на улицу Литераторов. Там Литфонд устроил общежитие писателей. В центре сада стоял деревянный дом. В нем с 1912 года жил художник и музыкант Михаил Матюшин. Его жена, поэтесса Елена Гуро, была очарована тенистым садом и тишиной. Она уговорила свою сестру, Екатерину Генриховну ^[444] , поселиться в третьем домике, вот в этом, выходившем на Песочную.

443

Дом № 10 на Песочной улице (ныне улица Профессора Попова) неоднократно менял владельцев и перестраивался. В 1891 году участок между набережной Карповки и Песочной улицей с находящимися там пятью деревянными домами приобрел В. О. Михневич. В 1899 по его завещанию часть участка перешла в пользование Общества Литературного фонда. В 1912 в доме № 10 поселились М. В. Матюшин, Е. Г. Гуро, Е. Г. Низен. Квартира и мастерская Матюшина и Гуро на долгие годы стала одним из центров жизни Петербурга — Петрограда — Ленинграда. Вначале здесь собирались художники и поэты, участники «Союза молодежи» и «Гилеи», затем ученики Матюшина по Академии художеств и Гинхуку.

444

Низен (наст. фам. Гуро) Екатерина Генриховна(1874–1972), литератор, переводчица.

<…> Необычайное оживление царило в маленькой квартире Матюшина. Всюду, где только было можно, стояли картины в подрамниках. Художники без конца обсуждали вопрос: где устроить выставку, где снять помещение? Квартир свободных было много, но только не на Невском. А всем хотелось именно там устроить эту необыкновенную выставку ^[445] . Наконец нашли свободную квартиру на Невском, недалеко от Николаевского вокзала, кажется — на втором этаже. Матюшин попросил меня развесить акварели и рисунки Гуро.

445

Речь идет о 5-й выставке «Союза молодежи», оказавшейся последней в истории объединения. Она была открыта с 10 ноября 1913 по 12 января 1914 по адресу: Невский проспект, дом 73. Составной частью в нее вошла посмертная выставка Е. Г. Гуро, скончавшейся 23 апреля (6 мая) 1913 года.

Я впервые попала на выставку этих художников. Хотелось в тишине, без посторонних, осмотреть ее.

В большой комнате, против входа, висела хорошо освещенная картина Малевича «Бабы с ведрами» ^[446] … Там ничего не выписано, но эти большие, наполненные водой ведра вдавливаются в плечи своей тяжестью. Женщины, сохраняя равновесие, стараются не согнуться, шагают широко, крепко…

— Как это сильно!.. — невольно произнесла я вслух.

— А ты смеялась над Казимиром, — сказал подошедший Матюшин.

446

Возможно, речь идет о картине К. С. Малевича «Крестьянка с ведрами и ребенком». 1912. Холст, масло. 73 x 73. Городской музей, Амстердам. В каталоге выставки она включена в группу произведений, названную «Заумный реализм».

— Я не думала, что он в своей манере может показать так много!

— А что ты скажешь о моих полотнах?

«Сосны» Матюшина чем-то отличались от остальных его картин ^[447] . Они голубые! Как много вокруг них света, чистого финляндского воздуха. Вольные они и смелые, овеянные морским ветром…

Огромная темная картина Филонова «Пир королей» ^[448] поразила меня своей мрачной силой. Фигуры на ней какие-то странные, все непонятно, все как будто неестественно, но производит сильное впечатление.

447

В каталоге выставки «Союза молодежи» названы следующие работы М. В. Матюшина: «Красный звон», «Прощенный звон».

448

Все произведения Филонова были представлены на выставке как работы без названия: две «Картины», «Полукартина», «Проект лубочной картины», «Рисунок», «Эскиз», шесть раскрашенных рисунков.

Работам Елены Гуро была отведена отдельная светлая комната. Поэт и художник!.. Трудно сказать, в чем она была сильнее. Ее творчество гармонично сливалось; живопись помогала поэзии — и наоборот.

«Посмертная выставка…» А в ней все живое: бегут, кувыркаются веселые щенки, трепещут нежные березки, ушки кота чутко насторожились… Все написано несколькими линиями, скупо и так выразительно. А с автопортрета смотрит незабываемое лицо — «Душа поэта…»

Я встала на стул, но никак не могла дотянуться до высоко вбитого гвоздя. Вдруг кто-то взял у меня из рук этюд Елены и без труда повесил его. Удивленная неожиданной помощью, я повернулась и увидела необычайно длинного человека. Даже стоя на стуле, я была немного ниже его.

Незнакомец выровнял рисунок и просто сказал:

— Филонов.

Так вот он какой!.. Я все еще стояла на стуле и, не смущаясь, пристально рассматривала лицо художника: высокий лоб, строгие и в то же время по-детски добрые глаза, маленький рот, юношески чистая кожа… Он тоже смотрел на меня, улыбаясь. Я спрыгнула со стула и сказала:

— Какой вы большой!.. Это вы написали «Пир королей»?

— Вам понравилось?

— Картина производит сильное впечатление, но понять ее я все же не могу!

— Пойдемте, посмотрим вместе «Пир королей», и я расскажу, как писал ее.

Он стал рассказывать, говорил хорошо, душевно, просто. И его темные, непонятные картины стали яснее. Показалось, что иначе писать и нельзя…

Потом мы вместе заканчивали развешивать работы Гуро, и тут же я объяснила ему:

— Лена была замечательным человеком. Вы видите, сколько в ее работах подлинной природы?

— А разве она бывает не подлинная?

— Сколько угодно!.. Вон здесь, у вас на выставке, по многим картинам видно, что художники не видели настоящей природы, не наблюдали, не чувствовали ее. А в работах Гуро — все правдивое, живое, особенное…

Мы вышли вместе с Павлом Николаевичем Филоновым. Он сказал:

— Сейчас только четыре часа. Может быть, зайдете ко мне? Я покажу вам свои другие работы.

Мне надо было домой, но голос Филонова звучал просительно. И художники прежде говорили мне, что он редко приглашает кого-нибудь к себе домой…

И вот мы на Васильевском острове, в узком переулочке недалеко от Академии художеств. Старинный дом. Витая каменная лестница. Неосвещенный коридор. Комната Павла Николаевича — небольшая, полутемная. Я подумала: «Вот почему у него такие темные картины!..»

Вся обстановка комнаты создавала впечатление чего-то мрачного. Словно тюремная одиночка: железная кровать, стол и, кажется, один только стул. А на полу — открытые краски, банки с кистями, с керосином, листы бумаги, свернутые в трубку готовые холсты. С мольберта, со стен смотрят жутковатые, темно-коричневые лица. Посреди комнаты — их создатель, высоченный худой человек с большим лбом, с детски ясными глазами и с плотно сжатым, необычайно волевым ртом…

В открытую форточку врывались из трактира напротив визгливые бравурные мелодии.

— Что это? Часто здесь такой шум?

— Весь день и до глубокой ночи.

— Но почему же вы не переехали?

— Привык к своей комнатенке. Она дешевая, и хозяйка соглашается подождать, когда нет денег. Но работать под пронзительные, режущие звуки было невозможно. Тогда я нашел выход: заставил себя не слышать их. Я глохну на время работы!

Я смотрела на него, пораженная.

— Глохните? Как это?

— Да, пока работаю, я ничего не слышу. Когда кончаю писать — слух возвращается, но слышу я хуже, чем прежде.

— Какой удивительный способ!

Филонов стал бывать в домике на Песочной. Он-то редко смеялся и совсем не рассказывал забавных историй.

Филонов был всецело поглощен своим творчеством и, если доверял вам, мог часами рассказывать о нем. Постоянно недоедая, он дни и ночи создавал свои картины. Писал кропотливо, маленькими кисточками. Много месяцев ему нужно было, чтобы создать такое огромное полотно, как «Пир королей»!

Филонов казался мне подвижником, аскетом, отдавшим искусству всего себя. Он неделями работал, совсем не выходя из своей конуры.