Павел Филонов: реальность и мифы

Бог мертв для отчаявшегося до конца.

Но за горькое право вопрошать мертвого Бога, за осознание безнадежности и безответственности Сизиф отдает все. — И труд, и страдание труда и его завершение.

Холодная твердость безнадежности — подлинность бытия.

Бессильны годы и люди перед человеком, из глубины отчаяния и одиночества черпающим силу отчаяния и горькую безответную мудрость.

Там, где Сизифов труд, — нет воли богов.

Гордость отчаяния и одиночества. Сознание враждебности мира, бесстрашное принятие НИЧТО — бытие человека.

Не о величии рока, как в древнем мифе, — о величии человека говорит нам создание современного живописца.

О человеке, противостоящем судьбе.

Фриз в нижней части картины как бы подводит роковую черту под мрачную символику этой еще очень ранней картины. Сцена охоты на священную лань стилизована под древнюю роспись. Смерть прекрасного животного неотвратима. Неотвратим удар копьем. Тот же мотив охоты как символ гибельного Рока ^[681] . Древний мотив охоты Тьмы, темного зла за светлым Солнцем, мотив, идущий из древности, использован Рерихом в его картине — «Сострадание».

681

Покровский в своем толковании следует мнению, будто в нижней части композиции Филонов воссоздал один из подвигов Геракла — охоту на киренейскую лань. Этому предположению противоречит то, что сошедшиеся в схватке бойцы заняты лишь друг другом и вовсе не обращают внимания на бегущих ланей. Сталкивая в картинном пространстве эпизод битвы и «двойничество» главного персонажа, застывшего на грани жизни и смерти, художник, возможно, хотел визуализировать идею, что лишь момент перехода в инобытие способен заставить индивидуума осознать трагизм земного существования, свою обреченность вести «вечный бой».

Рерих написал ее много позднее, в дальней стране, на основе буддийских легенд. Спасая жизнь лани, аскет подставляет руку под стрелу.

Мистик Рерих верил и хотел верить в предотвращение зла и страдания чудом человеческого сострадания. Суровый Филонов не верил в чудо и не сострадание ему было нужно, а истина. В годы создания «Пути героя» трагедия уже начиналась. Где-то уже совсем близко погромыхивали балканские войны. В мире было что-то чудовищное. И самым чудовищным был тот покой, та застылость, из которой не было исхода. И не было задачи важней, чем сорвать покров ложного покоя, выявить и запечатлеть то горькое и неотвратимое, что предстояло всем.

Пессимизм пронизывал все течения тогдашнего искусства. Пессимизм декаданса был упоением собственного падения. Но падать было больше некуда. Близились сроки.

Время декаданса кончилось, пали башни из слоновой кости. Приводя известную эстетскую фразу — «Уйдем в башни из слоновой кости», обычно забывают ее окончание: «пока они еще держатся…». Так вот, они перестали держаться, эти башни. Для предвоенного поколения уже не было башен, а был ветер, который бил ему в лицо. Смятенность выплеснулась экспрессионизмом. Нужно сказать сразу, Филонов экспрессионистом не был.

Экспрессионизм преодолевался им так же, как был преодолен декаданс. В отличие от многих и многих, пессимизм молодого еще Филонова был мужественным.

С кистью в руках анализировал он бытие, выявляя его трагическую подоснову. Запечатлев мертвые лики своего мертвого времени, вернее, безвременья, он вынес ему свой приговор, приговор живописца.

Бытует старый рассказ, что еще в дореволюционные времена Александр Грин описал мастерскую Филонова в своем рассказе «Искатель приключений». Это взволнованное переживание чужого творчества, преображенное фантазией поэта.

Александр Грин был беден всю жизнь и гордился независимостью бедности, так же как был независим в своем творчестве и Филонов.

Герой рассказа — художник Доггер — богач, владелец имения. Это совсем иной образ. Но по-гриновски выразительно описание мастерской и впечатление от знаменитых папок.

Мне слышатся интонации голоса художника, переданные поэтом в словах героя рассказа.

«<…> Мне выпало печальное счастье изобразить Жизнь, разделив то, что неразделимо по существу. Это было труднее, чем, смешав воз зерна с возом мака, разобрать смешанное по зернышку, и мак и зерно — отдельно. Но я сделал это» ^[682] . <…>

682

Грин А. С.Искатель приключений // Грин А. С.Собр. соч. в 6 т. М., 1965. Т. 2. С. 270.

«Искусство — большое зло; [я говорю про искусство, разумеется, настоящее]. Тема искусства — красота, но ничто не причиняет столько страданий, как красота. Представьте себе совершеннейшее произведение искусства. В нем таится жестокости больше, чем вынес бы человек. <…> Красота искусства больнее красоты жизни» ^[683] .

Павел Николаевич редко и скупо рассказывал нам о прошлом. Расспрашивать мы не решались. Слишком большая, хотя и незримая грань пролегала между нами и нашим руководителем. Павел Николаевич был ровен со всеми, никого никогда не выделял. Но кто бы решился спросить его о былом? Суровым, жестоким вставало минувшее в его рассказах. Маяковский делился с Хлебниковым последним куском хлеба в пору их далеко не радостной юности. Была борьба и поиски своего пути.

683

Там же. С. 257.

Работа, замыслы. Все глубже поиски, все усложненнее система образов, выразительнее язык живописи. И все глубже, безответнее, грознее мир вокруг… Друзья, идущие тем же крутым путем, путем поисков и непризнания. Юношеская дружба связывала молодого Павла Николаевича с Велимиром, а в те годы еще Виктором Хлебниковым. Застенчивым, почти стеснительным встал Виктор Хлебников в рассказах Филонова. Приходя в мастерскую художника, он негромко читал свои небольшие стихотворения. Всегда тяготевший к монументальности, Филонов настраивал своего друга на создание эпических вещей. Скромным был Виктор Хлебников, но с зыбким образом этого хрупкого юноши навсегда в нашей памяти связалось представление о пророческом, провидческом значении поэзии. Гордо и горестно сказал о себе поэт: «Люди моей задачи не доживают до тридцати трех».

Это было поколение правдоискателей, которые хотели быть пророками.

Точно назвал Велимир дату революции — 1917 г. Точнее Маяковского, назвавшего год 16-й.

«В кровавом венце революции Грядет шестнадцатый год» ^[684] .

И на 1975 год приурочил Хлебников столкновение с Востоком.

Знаменит афоризм Хлебникова «Каждая эпоха представляет будущее как касательную к той точке, на которой она находится» ^[685] . Он писал о творениях своего друга:

684

Маяковский В. В.Облако в штанах // Маяковский В. В.Соч. в 1 т. М., 1941. С. 21.

685

Возможно, О. В. Покровский неточно цитирует следующую фразу В. Хлебникова: «В дни расцвета каждому народу свойственно понимать свое будущее как касательную к точке его настоящего». См.: Хлебников В.Радио будущего // Хлебников В. В.Творения. С. 640.

«Я на стене письма Филонова Смотрю, как конь усталый, до конца. И много муки в письме у оного, В глазах у конского лица. Свирепый конь белком желтеет, И мрак, залит[ый] [им], густеет, С нечеловеческою мукой На полотне тяжелом грубом Согбенный будущей наукой Дает привет тяжелым губам» ^[686] .

Преддверием науки, преддверием постижения мира было для друзей его искусство. Они хотели сорвать личину и обнажить лик мира. Хлебникова называют поэтом для поэтов. Филонов — художник для художников. Они хотели обнажить все глубины. Они экспериментировали над жизнью, над своим творчеством, над самими собой.

686

Хлебников В. В.Жуть лесная // Хлебников В. В.Собр. соч. в 3-х т. СПб., 2001. С. 506.

Иным встал в рассказах Филонова Владимир Маяковский. Когда поэт приходил в мастерскую художника — казалось, все заполняет его могучая фигура и мощный голос.

Футурист Маяковский не любил слово футуризм. Он говорил — «Мы будетляне» — будетляне — это люди, которые будут.

Маяковский также дружил с графиком Чекрыгиным ^[687] .

Чекрыгин находился под большим влиянием философии Федорова, его «Философии общего дела». Двух учеников имел Федоров: Константина Эдуардовича Циолковского и художника Чекрыгина ^[688] . Циолковский перевел на язык математических формул космические грезы мыслителя. Философ учил — невозможные пели надо ставить перед человеком. Абсолютные, идеальные. Нужно победить смерть. Путь к вечному восхождению откроется перед людьми через космос. Судьба Вселенной — это бессмертная судьба человечества. О Федорове хорошо сказал Достоевский: «Я счастлив, что живу в эпоху Федорова». Толстой уважительно отозвался: «Меня познакомили с человеком, чья философия не хуже всякой открыто проповедуемой религии». И Владимир Соловьев, сам поэт и мистик: «Со времен Христа только философией Федорова человечество сделало шаг вперед».

687

Чекрыгин (у О. В. Покровского — Чакрыгин) Василий Николаевич(1897–1922), рисовальщик, живописец. В 1912 участвовал в оформлении первой книги стихов В. В. Маяковского «Я!». Один из создателей Союза художников и поэтов «Маковец» (1921–1926, до 1924 — Союз художников и поэтов «Искусство — жизнь»). Находился под влиянием идей Н. Ф. Федорова. В начале 1920-х создал почти полторы тысячи рисунков, которые были подготовительной работой для грандиозной фрески «Воскрешение мертвых», посвященной будущему преображению человечества.

688

Под влиянием «Философии общего дела» находились многие художники и литераторы начала XX века. Мечта о «всеобщем воскрешении» воодушевляла В. В. Хлебникова, В. В. Маяковского. Преобразовательно-космические и воскресительные мотивы привлекали и крестьянских поэтов, в первую очередь Н. А. Клюева. О близости искусства Филонова к идеям Федорова см.: Правоверова Л. Л.«Историческое чувство» Павла Филонова // Человек. 1995. № 2. С. 121–134; Семенова С. Г., Гачева А. Г.Философ будущего века (личность, учение, судьба идей) // Н. Ф. Федоров: pro et contra: Антология. СПб., 2004. С. 51; Правоверова Л. Л.Вечное возвращение и рифмы истории: К вопросу о мифологии Павла Филонова // Experiment/Эксперимент. С. 27–46.