Павел Филонов: реальность и мифы

Не было в футуристическом спектакле ничего нового и в манере изображения, то есть в том, как футуристический поэт представлял, и в том, как научил представлять тех студентов и девушек, которых набрал себе в актеры. Кто-то из этих студентов напечатал в газете о том, что будто бы футуристический поэт над ним издевался, его обучая так представлять. Это было несправедливо. <…> Искусственная читка с расстояниями между словами, о которой писал протестующий студент, не ведая того, что искусственная читка представляет собою вершины ново-театрального актерского искусства, была в несколько дней в совершенстве усвоена учениками поэта футуристского<…>

3

Футуристическое представление было очень непонятно, но не оттого, что со сцены звучали фразы, смысл которых был темен, и на сцене делались непонятные вещи. А оттого, что чувства, подложенные автором под непонятные фразы, были фальшивые (то есть он не чувствовал того, что писал), и оттого, что те непонятные вещи, которые совершались на сцене, были придуманы. Потому что если можно понимать представление на незнакомом языке, то почему невозможно его понимать на условном языке людей, себя назвавших футуристами? На сцене смысл слов покрывается звуком слов, вложенными в него чувствами. Что же до непонятных вещей, которые совершаются на сцене, то если поэт верит в эти вещи, то он заставит поверить в них зрителей.

Язык людей, назвавших себя футуристами, пытается приблизиться к языку дикарей: футуристический поэт в прологе сказал, что будет говорить «на языке мычания», — остается же он в большей части варварски испорченным нашим языком. Людям, назвавшим себя футуристами, не приходит в голову, что человек говорит так, как он чувствует, и надо чувствовать подобно великолепному животному, чтобы заговорить на языке мычания. Новые же варвары чувствуют, как подьячие. А потому, совсем они не варвары, а просто прежние «велосипедисты» ныне стали угрожать культуре разрушением и делать красоту.

Футуристское представление состояло из пролога, двух коротких картин и эпилога. В прологе на неглубокой сцене «в сукнах» было поставлено небольшое квадратное панно (или экран), расписанное ярко разными вещами: корабликами, домиками, деревянными коньками, — будто кто набросал кучу игрушек, а дети их зарисовали ^[857] . Смотреть на это не было неприятно: это было очень бодро, тепло по краскам, весело — и напоминало святки. Впереди перед рампою была поставлена лесенка, задрапированная коричневым коленкором.

857

Панно было выполнено П. Н. Филоновым.

На сцене было полутемно, и скоро слева показался похоронный факельщик в белой ливрее и в белом цилиндре, с фонарем в руках. Крадучись, очень смешными движениями, он пробирался по задней стене, освещая фонарем и будто рассматривая экран с игрушками. Публика стала смеяться — и в самом деле это было смешно: похоронный факельщик — смешной человек, хотя и участвует в страшном обряде. За факельщиком из-за сукна появилась и стала продвигаться через сцену, прихрамывая, фигура человека, несущего перед собою картон, изображающий «человека без глаза и ноги». Когда фигура скрылась за левым сукном, то из-за правого выступила фигура «человека без уха». Потом фигура «человека без головы», потом «фигура старика с черными кошками»: он волочил за собою на веревке мешок и часто делал в воздухе свободною рукою такое движение, будто что-то поглаживает. Этот парад должен был, может быть, изображать восстание в ночи чудовищ, идущих к поэту бунтовать против мира и жизни (а может быть против города), их искалечивших.

Сцену осветили перед тем, как появиться поэту. Поэт взошел на лесенку, как на пьедестал, утвердился в позе и стал говорить…

В первой картине на экране был изображен — яркими теплыми красками — город с валящимися друг на друга крышами и телеграфными столбами, а в правом углу стояло что-то закрытое простыней, весьма напоминающее громаднейший узел. Как потом оказалось, это была безобразная кукла (по афише, поэтова «знакомая сажени 2–3, не разговаривает»). Приходили все уроды и читали непонятное страшными голосами. Поэт гулял по сцене, курил папироску, иногда сам начинал говорить. <…> Под конец через сцену пробежали два газетчика, выкрикивая «Figaro». Значит: жизнь продолжается, живет своими интересами, не ведая великих чувств и дел поэта. Все эти несамостоятельные выдумки, давно с разных сторон и в разных формах обработанные в искусстве, — у поэта футуристского отличаются только крайней бедностью и грубостью вкуса. Настоящий модернизм для велосипедистов.

Второй акт — акт лирический. На экране другой город из падающих крыш, улиц, стен и фонарей — розоватый и неприятный. Акт называется «Город. — Скучно», окрашивается розовым светом от рампы и софитов и исполнен футуристской меланхолии. Поэту приносят уроды и женщины свои слезы в виде мешочков из холста, набитых ватою, причем у «мужчины со слезищей» — слеза огромнейших размеров. И они же приносят ему отвратительные мешочки в форме губ, распухших от поцелуев, о которых перед тем поэт рассказывает публике. На сцену приносят поэтов чемодан, поэт в него складывает слезы и губы — и говорит, что уйдет от людей, которые его выдоили, бросит и губы, и слезы в море. Здесь все понятно, то есть понятно то, как жалка и вульгарна фантазия новых мещан, так пресытившихся кинематографом, «театрами миниатюр» и кабачками театральными (cabarets), что пожелавших творить искусство. В эпилоге — на сцене тот же экран, который в прологе…

4

В конце концов, все даже слишком понятно в футуристском представлении. Были бы понятны и фразы, если бы футуристы не строили их по своеобразным законам, которые идут не от прихотливого чувства, а от желания, чтобы было почуднее. Слово «зубы» они, например, употребляют и тогда, когда хотят говорить и о зубцах гор, и о зубцах пилы. <…>

После спектакля футуристов я смотрел рядовой спектакль на Александрийской сцене. Футуристы — это накипь, то, с чем нечего бороться, что пропадет само собою, не только у нас, а и на Западе, где уже пропадает. Но когда смотришь Александрийский спектакль, то понимаешь, почему могло так случиться, что, прослышавши об итальянском движении в живописи, у нас скоро появились люди, себя объявившие футуристами, причем не только стали писать картины, а и писать стихи — и что главное — устроили футуристическое представление, действительно «первое в мире». Они — неучи в западном движении, и их театр — по-своему серьезный — не имеет никакой связи с театром-варьете, в котором ищет свое выражение европейский футуризм. Но их театр необычаен — и люди пришли смотреть его, ища инстинктивно того, что вдруг сверкнет в нем что-нибудь, что освежит их от рядового — старого и «нового» — театрального театра. <…>

Л. И. Пумпянский [858] Искусство и современность [859] Очерк одиннадцатый ВЫСТАВКА КАРТИН ВСЕХ НАПРАВЛЕНИЙ

Устроенная в Зимнем дворце Отделом изобразительных искусств «Выставка картин всех направлений» не вполне отвечает своему назначению: наглядно представить состояние русского искусства настоящего момента. По чисто техническим условиям нашего тревожного времени отсутствуют московские художники (буйная молодежь «Ослиного хвоста» и «Бубнового валета», «Союз русских художников» и т. п.), да и петроградцы представлены далеко не полно. <…>

858

Пумпянский Лев Иванович(1889–1943), художник, искусствовед, художественный критик. В 1931 году руководил изо-сектором Сорабиса. В первые послереволюционные годы был связан с Изо Пролеткульта. А. А. Мгебров писал: «Я никогда не забуду первой выставки Изо, необыкновенно быстро возникшей в стенах Пролеткульта под руководством художников Льва Ивановича Пумпянского и Андреева. Выставка эта казалась мне в то время большим детским альбомом». См.: Мгебров А. А.Жизнь в театре. М.;Л., 1929.Т. 1.С.316. Возможно, речь идет об Александре Александровиче Андрееве. В ГРМ хранится панно «Революция», 1928–1929, выполненное А. А. Андреевым в соавторстсве с Н. Д. Ульяновым в Изо лаборатории Пролеткульта.

859

В журнале «Пламя» в 1919 году публиковался цикл статей Л. И. Пумпянского под общим названием «Искусство и современность». Одиннадцатый выпуск цикла автор посвятил итогам Первой государственной свободной выставки произведений искусства. Публикуется с сокращениями. См.: Пламя. 1919. № 52. С. 9–10.

Каюсь, я шел туда с весьма определенной надеждой «зарядиться» теми жгучими, остро-волнующими ощущениями, которыми бывало, дарили нас мало посещаемые скромные выставочки «левых».

В истекшем году так много спорили о футуризме, представителям этого направления была предоставлена такая полная свобода выявления, что я, естественно, ожидал зрелища, во всяком случае, незаурядного.

То-то, думалось, «турусы на колесах».

Как всегда бывает в таких случаях, действительность совсем не оправдала моих предчувствий.

Выставка поражаетсвоей профессорской благонамеренностью. Никакого футуризма в ней днем и с огнем не сыщешь. Полно, да существует ли такое течение иначе, чем в головах досужих критиков из «Искусства Коммуны» ^[860] ? Судите сами. В числе так называемых футуристов мы находим несколько превосходных художников, которым место в любом музее Европы, но в творчестве которых в то же время нет ровно ничего экстравагантного или ошеломляющего. Разве футурист Альтман, с мудрой экономией художественных средств, с непринужденной уверенностью какого-то Энгра или Брюллова. <…> Разве футурист Карев, с его заботливым отношением к живописной поверхности, с его любовью к природе, с его спокойной коричнево-голубой гаммой. <…>

860

Журнал «Искусство Коммуны», орган Отдела ИЗО Наркомпроса, издавался в Петрограде в 1917–1919 годах.