Pavor Nocturnus

Волшебным образом, точно мы были частью пьесы, над нами появился мужчина, а мигом позже напротив замер автомобиль. Именно в тот момент, когда мы нуждались в помощи больше всего! Вначале три крепкие мужские руки приподняли меня, пока я не оперся коленом о тот же сыпучий край моста, и уже вместе мы направили силы на эту женщину. Как только ее переправили через ограду, я выдохнул и сам перелез на безопасную сторону. Меня охватило потрясение — я с трудом помню и лица этих славных людей, и то, что было до того, как те ушли. Кажется, я протянул дрожащей рукой купюры в качестве благодарности, но, как выяснилось, портмоне ничуть не опустело. Один из них встряхнул меня за плечи и предложил вызвать помощь. Возможность попасть в психиатрическую больницу страшила меня, и я, должно быть, убедил их, что мы лишь хотели сделать красивые фотографии… Наконец нас оставили одних, прижавшихся спинами к холодным перилам и тяжело дышавших. Мы жадно поглощали литры воздуха, словно он мог кончиться в любой момент. Действительно не было ничего прекраснее на свете, чем дышать рядом с этой женщиной, зная, что она тоже дышит. И все же какая ирония: два человека, которые задумали убить себя, безмерно радовались спасению.

Если на меня это подействовало в какой-то степени ободрительно, бедняжка слишком многое уж перенесла в последнее время. Она прижалась ко мне, спрятав лицо в складках куртки, крепко стиснула плечо и зарыдала, нисколько не сдерживаясь: стонала, кричала, тряслась всем телом. Мне оставалось лишь дать ей выплеснуть накопленные страдания в слезах.

— Спасибо, — прошептала женщина, когда чувства стихли, и вмиг отстранилась, поднялась. Она направилась по мосту, прихрамывая на босую ногу, но, кроме того, так устойчиво и гордо, точно не было той минутной слабости.

С каждым шагом ступня пачкалась об асфальт. Между тем после наших объятий сильнее ощущалась прохлада осеннего вечера. Я отчего-то всмотрелся в ее силуэт и крикнул, когда она уже отошла на пару десятков шагов:

— Вы куда?

— Домой. Мне… нужно все обдумать. А еще горячий душ и чистая постель.

— Но вы же в одной туфле.

— Ты прав.

Странно это говорить, но я предугадал следующее безумное действие: она сняла вторую туфлю и бросила ее, подобно снаряду, вдаль реки. Это было так эксцентрично, что под стать этой женщине — да и в какой-то мере единственно разумно, ведь без пары обувь в любом случае непригодна. Однако никто и представить не мог, что после этого она примется за платье! Начнет не просто снимать его, а рвать на себе, словно высвобождаясь из бледного паучьего кокона. Я удивленно вскочил и поспешил к ней.

— Постойте, что вы…

— Ненавижу это уродское платье! — кричала она, разрывая шов сбоку. — И эти проклятые туфли! Это все было… в тот вечер.

— Нельзя же…

— Что, быть голой? И что с того? Чего мне теперь бояться? Самое худшее уже случилось, а я больше ни секунды не хочу оставаться в этом!

Пока я оттачивал какую-то мысль и силился оформить ее в слова, она обнажила часть бюстгальтера, и мне пришлось по-солдатски вмиг развернуться. Вдруг резкий треск — и стало поздно для убеждений: платье с тихим шорохом спало на асфальт. Не было иного выхода, кроме как предложить свою куртку.

— Я имел в виду не только наготу, но и холод! Молю вас, примите это и решите обе неприятности разом, — говорил я, приближаясь к ней спиной.

Она затихла в нерешительности; на миг я засомневался, здесь ли она или, быть может, уже удалилась, но продолжал держать куртку на вытянутой руке. Нежные пальцы ненароком коснулись моих и медленно приняли одежду.

— Ну и вкусы у тебя… Я похожа на серую мышь, которая прогрызла дыру в мешке, съела все зерно и застряла в нем!

Впервые за время нашего знакомства я услышал ее смех, тогда еще краткий, но мощный, исходящий из глубины повеселевшей души. Меня тоже позабавило крайне точное сравнение: куртка была несколько велика даже мне, а на ней, ввиду разницы в росте и размере, смотрелась, как древнегреческий хитон, почти достигая коленей. Главное, что вещь справлялась со своим предназначением. Собрав лохмотья в кучу, она направилась к перилам и без доли раздумий бросила обрывки ткани на милость течению.

— Вам стоит вызвать такси.

— Как видишь, у меня с собой ни телефона, ни денег… А от тебя (предвижу предложение) я этого не приму — ты и так многое сделал для меня.

— Но я хочу… нет, я настаиваю! Я не позволю вам ходить по улице босиком.

— Что ж, такси все равно не приедет на мост и какое-то время придется идти так. Если у тебя, конечно, нет других идей. Твои туфли точно не подойдут, даже не пред…

Повинуясь игривому, эксцентричному, как и она сама, желанию, я неожиданно для нас обоих взял ее на руки. Признаться, я поступил скверно, не предупредив об этом, отчего она в искреннем страхе побледнела, точно мрамор, и стала отбиваться, требуя поставить ее на место. Не знаю, что за всплеск юности меня охватил, но впервые за день мне стало весело, и теперь уже своим смехом я заразил, а в чем-то и успокоил нас обоих. Я спросил, участвовала ли она в школьных спектаклях, где часто фигурировал подобный романтический жест (оказалось, она любила актерствовать), и предложил вжиться в роли. На краткий миг промелькнула искра сомнения, но тотчас же она преобразилась, нежно приобняла меня за шею и стала кокетливо поднимать и опускать ноги. Так, помолодев на треть возраста, представляя друг друга кавалером и его возлюбленной, мы одолели мост в одно счастливое мгновение.

В ближайшем парке мы разместились на скамье и долгое время обсуждали театр, совсем позабыв о такси. Оказалось, что она, как и я, ценила пьесы сильнее, чем нынешний голливудский сброд — в отличие от Фелиции: та посещала со мной театр без особого восхищения. Актеры, чудеса декораций, костюмов, грима, лирика и возвышенность — казалось, никто еще не понимал меня так полно! И как горько, что эта женщина предпочла сферу бизнеса искусству: мир лишился одной прекрасной актрисы! Лишь спустя час случилась минута тишины, когда рокот сверчков был единственным звуком. Я позвонил в службу заказа такси и быстро пожалел, что сократил наше время до десяти минут. Она опустила голову на спинку скамьи и рассматривала созвездия, проводя пальцем в воздухе, словно чертила их. Обычно я не доверяю кому-либо душевные переживания и подробности личной жизни, но тогда мне захотелось рассказать про сегодняшний день, несколько предыдущих и всю жизнь в целом — все о моей семье, нынешней и родственной.

После долгого монолога она призадумалась, беспорядочно двигая глазами, точно расставляла услышанное в воображении. Наконец взгляд обратился на меня: она сделала некий вывод.

— Ты любишь ее?

— Я… не знаю…

— Не хочу показаться грубой, но здесь возможны только два ответа: да или нет.

— Фелиция — прекрасная женщина, заботливая, покладистая, не обделенная и красотой… Я благодарен ей за все труды и пытаюсь отвечать на них материально, но… видимо, нет. Когда мы только познакомились, нас охватили чувства, а позже пелена сошла и обнаружилась жестокая правда: ей хотелось мужа в весьма поздние для женского брака годы, а мне, одинокому и никчемному, бизнес и средства ее отца… В высшей степени бесчестно, я знаю! Наверное, поэтому я неохотно желал… заводить ребенка.

— Но почему вы продолжаете так жить? Это же пытка для обоих!

— Если ты имеешь в виду развод, то от этого всем будет только хуже: и мне, и ей, и Виктиму… К тому же… я люблю Виктима. И он, и Фелиция уверены в обратном, но я просто… я не могу. Кто по собственной воле будет вести себя отрешенно с собственным сыном? Более всего хотел бы я быть одним из таких мерзавцев, которые даже не задумываются об этом. Одна мысль об отце… что все так же разрушится… все повторится… О лучше я буду холоден к нему, чем когда-нибудь уйду из семьи и он возненавидит меня еще сильнее!

— А кто-то говорил не винить детей…

— Что?.. За что мне винить Виктима? Он, в целом, непло…

— Себя.

Охваченный удивлением, я даже не услышал звук мотора, который заревел позади. Я понял это лишь по тому, что она побежала на носках к такси. И когда я шел к ней, когда платил водителю, проклиная за опоздание на восемь минут, а не на пятнадцать, — в голове полыхало одно это слово, затмевая все вокруг.

На заднем сидении опустилось окно, и женщина сказала:

— Ты не твой отец, и в твоих силах построить крепкую семью. С Фелицией или кем-то еще. Ой, это прозвучало нехорошо… Не важно! Не перекладывай на себя поступок отца, а лучше попробуй сблизиться с семьей. Удачи тебе! — И назвала адрес, который память запечатлела так жадно, что я не вижу надобности его записывать.

Ее заражающая надеждой улыбка — последнее, что я видел, перед тем как машина завернула на перекрестке и полностью скрылась из виду. Мне вновь стало тоскливо в своем одиночестве, и я закрыл глаза в тишине, вспоминая наш разговор — не вполне ясно, ради проведенных минут с этой прекрасной женщиной или же ради его смысла. Несмотря на тягостное окончание встречи, от нее осталось чудесное послевкусие. Мне нравилось дышать, нравилось видеть аллею в парке, звезды, луну, фонарь… О как давно я не чувствовал себя настолько прекрасно! Сколь же мало нужно для счастья: человек, который нас понимает. И эта незнакомка, чьего имени я так и не узнал, понимала меня более всех остальных.