Pavor Nocturnus
Шрифт:
Я направился по залитым фонарями улицам, воодушевленный на нечто, что сам еще не вполне осознавал. Ясно было одно: нам стоит все обсудить. Вопрос был в том, что я хочу донести и как это сделать понятнее. И по дороге домой, и следующие часы в ожидании Фелиции с Виктимом, я бесконечно размышлял и репетировал речь, словно готовясь к выступлению на сцене. Все труды оказались напрасны, едва снаружи зашипели шины автомобиля: мое сердце затрепетало в страхе, унося с каждым ударом заученные слова и точность мыслей. К тому времени камин в гостиной прогрел первый этаж, а сделанный чай на кухне давно остыл — они задержались на добрый, по моим представлениям, час. И вместе с тем привнесли внутрь что-то,
Каково же было мое удивление, когда от моего появления радость вмиг покинула лица моей семьи… Виктим вдруг сделался обыденно молчаливым, даже несколько напуганным и, опустив глаза, просеменил мимо меня на второй этаж. Я взглянул на Фелицию, но та не ответила мне взаимностью.
— И как это понимать?
— А что ты ждешь от него, когда прямо перед ним набросился с кулаками на человека?
— И в отместку ты настроила его против меня?
— Конечно, Питер, наш сын же робот — я просто нажала кнопку «боюсь своего отца». Именно так.
С первых слов мне показалось, что в ее интонации и движениях есть некая странность, которую я вначале принял за вечернюю усталость. Фелиция никогда не обладала завидной долей грации и изящества, но тогда и вовсе уперлась ладонью в шкаф и положила ступню на колено, пытаясь справиться с туфельной застежкой на лодыжке. Более минуты она потратила на это бесплодное занятие, после чего грубо сняла туфлю, едва не порвав тонкую полоску ткани.
— Ты пьяна… Повела нашего сына в кабак, а потом еще и напилась! Какой пример ты ему подаешь?
— Какая я ужасная мать… Прости меня, о эталон прекраснейшего отца! — Она молитвенно сложила ладони и манерно потрясла ими, сопровождая жест наигранной гримасой жалости. — Если ко мне больше нет претензий, я отча-аливаю в душ.
Ее походка была довольно устойчивой, но запах алкоголя ощущался на расстоянии, когда она прошла в нескольких шагах от меня. Я с раздражением наблюдал ее спокойный, отрешенный вид, и рассеянный взгляд, словно она вмиг позабыла о моем присутствии. Мне даже подумалось не тратить время на разговоры в таком ее состоянии, но усилием воли я погнал эту мысль прочь и твердо решил: не случится лучшей минуты, чем эта.
— Нам нужно поговорить.
Фелиция замерла на половине шага, так и не ступив на лестницу, после чего медленно обернулась.
— Ух ты, на моей памяти, ты никогда не предлагал этого. Удивил так удивил, я даже повременю с душем — умеешь заинтриговать, когда хочешь!
Отчего-то мы невольно выбрали гостиную, а не кухню. Я разместился на диване, задумчиво глядя на полыхающие поленья, а Фелиция — в правом от камина кресле, подобно моему отцу сутками ранее. Она поставила руку на подлокотник и опустила голову на ладонь, наблюдая за мной с некоторым недоверием. Это было невыносимо: кажется, что труднее всего признаться в любви, но подчас — в обратном. Поразительно, сколько всего мне хотелось выразить, но прозвучала лишь одна фраза, ужасающая в своей сухой сути:
— Я тебя не люблю…
— О, так вот, что ты решил мне подарить: искренность! Пожалуй, это и правда лучшая вещь. После самой любви, конечно… Что ты так смотришь на меня? — Она ничуть не изменилась в лице, словно я сказал нечто совершенно обыденное. — Или думаешь, это такая уж неожиданность — поверь, я-то прекрасно это чувствую, Питер. Все пятнадцать лет чувствовала.
Несмотря
на насмешливый безразличный тон, она напряглась: тело выпрямилось и задрожало, как от легкого холода. Опущенный взгляд наполнился раздражением и тоской, а верхняя губа дернулась трижды в малозаметной судороге — подобные слова ранят всякую женщину.— И где продолжение, раз уж ты сам заговорил об этом? Мне любопытно узнать почему. Я что, непривлекательна для тебя? У меня маленькая грудь или грубые черты лица? Может, я была с тобой недостаточно мила и заботлива? Или плохо готовлю, или…
— Не в этом дело, Фелиция…
— А в чем тогда? В чем, Питер? Может, тебе нравятся мужчины?
— Что ты такое говоришь!
— Зато это многое бы объяснило. По крайней мере, я бы поняла и не винила себя, что я какая-то не такая.
— Мне не нравишься ты! — прокричал я, чувствуя, что все глубже вонзаю нож в ее нежное сердце, и в такой же степени она, румяная от алкоголя, словно от кровопотери, бледнела.
Нужно было мгновение, чтобы объясниться, но разве легко сознаться в столь постыдном поступке? И Фелиция не стала ждать, перейдя в наступление:
— Уж не знаю, чем я тебе так не угодила… Мне кажется, я была примерной женой, насколько бы тяжело это ни было — я всегда и во всем поддерживала тебя, я отдала тебе свою жизнь и всю себя. Я делала все, что было в моих силах. Но знаешь… — она приостановилась, вытирая ростки слез, — это взаимно: я тоже тебя не люблю. Уже… Когда-то любила и была искренна в свадебной клятве. Но даже самая чистая любовь меркнет и, в конце концов, угасает, когда ты чувствуешь к себе равнодушие, холод, а порой и грубость. Изо дня в день на протяжении пятнадцати сраных лет!
Каждое новое слово снежным комом копило в ней чувства, которые вскоре хлынули со всей обезоруживающей мощью. Нет ужаснее сцены для мужчины, чем плачущая женщина — верно, это действует на глубинном уровне, ведь слезы сигнализируют о беде, а мы как защитники обязаны ее устранить. Однако горько мне стало вовсе не от того, что самый близкий человек согнулся, касаясь лбом коленей, и содрогался в приступе беспомощной тоски, а потому, что это не рождало во мне должных чувств. Но бурный поток отступил так же стремительно, как и явился, оставив за собой лишь разводы туши на лице.
— Знаешь, спасибо за этот день рождения. Я говорю без иронии — если бы не ты, ничего бы не случилось! Хотя это само по себе иронично: казалось, ты поступил плохо, когда забыл о нем, когда оставил меня наедине с тем чудовищем и когда прятался на работе, — но этим сделал только лучше. Впервые в жизни я провела свой праздник весело и счастливо: не крутилась по дому, чтобы приготовить стол и везде убраться, не мучилась с приглашением гостей, не делала вид, что именно в этот день у нас с тобой все хорошо, и провела его с единственным человеком, который по-настоящему любит меня…
— Этот-то музыкантишка? Да вы с ним едва знакомы!
Признаться, я всерьез испугался, когда после долгого, внимательного взгляда она неожиданно рассмеялась и целую минуту не могла успокоить себя.
— С Виктимом, Питер!.. И да, в компании интересных творческих людей тоже, спела вот на сцене, о чем всегда мечтала.
Мы вновь погрузились в неловкую тишину. Фелиция рассматривала ногти, ясно давая понять, что ей стал не интересен разговор. Этот жест навел меня на мысль, которая и без того витала на периферии сознания, но теперь вышла на первый план, захватив его.