Печать Аваима. Порочное Дитя

– Того, другого, я ненавижу сильнее.

– Ты думаешь, я в это поверю? – Усмешка, чуть-чуть несимметричная, с горчинкой, тронула его тонкие губы.

– Мне все равно, – отрешенно проговорила она, – но только через два дня я ничего не доложу. Когда явится тайная полиция, я буду для них просто одной из вас.

И она сдержала слово. А тот, другой, холеный, сдержал свое. И она была просто одной из многих. Той, которая подрывала нерушимую власть императора.

– Сю-Ин? – Фенг привалился к стене рядом с ней.

– Что, капитан?

– Ты ведь не отлучалась. Я сам видел. Кто сдал новое укрытие?

– Я не знаю, капитан. Мне не говорили, что есть второй агент.

А внутри такая пустота. Почему бы не умереть? Кто о ней вспомнит?

За дверью что-то громыхнуло, и с потолка посыпалась штукатурка.

– Почему ты мне открылась? – зачем-то спросил капитан.

– Я не могла по-другому. – Она грустно опустила глаза. – Я… полюбила вас, капитан.

– Знаю, Сю-Ин. – Он поцеловал ее в макушку – отчаянно и нежно. – Я тебя тоже. Но я не мог сказать. Прости.

– Я вас люблю, капитан. Мне не за что вас прощать.

За дверью что-то снова грохнуло, и из стены выпал кусок.

– Пошли, – он тронул ее за руку, – надо выбираться. Теперь остались только мы.

И они ушли.

Далеко.

Но недостаточно.

У великого императора длинные руки. И зоркие глаза.

От таких не убежишь.

Сю-Ин стояла, низко опустив голову. Мелкий моросящий дождик собирался каплями на черных волосах. Капли повисали тяжелыми бусинами и падали на грубое, домотканое одеяние. На примятой траве, среди поздних осенних цветов лежал капитан – ее муж.

Невысокий. Коренастый. В простом дорожном одеянии. Суровое обычно лицо казалось спокойным. Она зажгла свечу, но дождь не дал огню разгореться, и свеча, испустив сизую струйку, сиротливо мокла у ног усопшего. Монетки не нашлось – последнюю Сю-Ин отдала за мешочек риса. Она проглотила так и не пролившиеся слезы и отвернулась. В бессильно повисшие руки крепко вцепились горячие детские ладошки. Две черноволосые макушки уткнулись в складки одежды.

Она стиснула маленькие ручки: вот он – ее оплот. Ее хрупкий, но нерушимый маяк.

– Пойдемте. – Она мягко подтолкнула детей. – Надо уходить.

И она будет идти. Столько, сколько сможет. А потом будет идти дальше. Потому что теперь она не одна. Теперь у нее есть для кого жить.

За спиной осенний лист тихо опустился на лицо капитана.

***

– Ну вот, собственно, и все, ребятишки. Больше мне ничего неизвестно. – Женщина развела руками. – Я знаю только, что вскоре после этого она была убита. А теперь, столько лет спустя, ты объявляешься здесь и на весь Бай-Чонг отсвечиваешь тем, за что много отличных людей положили головы.

– Допустим, – хмыкнул Вигмар, – а твоя роль здесь какая?

– Я была одной из немногих, кому удалось скрыться в ту ночь.

– Почему наша мать убежала одна? Почему вы не встретились позже, и откуда ты знаешь, что было потом?

– А ты мне нравишься, Вейшенг.

– Меня зовут Вигмар.

– Ладно, как скажешь, Вигмар. – Женщина примирительно подняла руки. – И все-таки я приглашаю вас остановиться здесь на ночь. Я бы о многом хотела вас расспросить. И поскольку та вещь вам без надобности, предложение по цене остается в силе. Мне она дорога как память о близких людях.

Вигмар переглянулся с Ягори, и девушка едва заметно кивнула.

– Утром я заберу камни, чтобы проверить, – нехотя ответил Вигмар. – Если все честно – мы расстанемся. У меня нет намерения возрождать старые связи.

– Согласна. Я рада и этому.

Женщина проводила их в нижние комнаты с наглухо закрытыми ставнями и старой покосившейся мебелью, оставила масляную лампу и удалилась.

Оставшись одни, Вигмар с Ягори перешли на орочье наречие, чтобы быть уверенными, что их не подслушают.

– Не нравится мне она, – призналась Ягори. – Многовато предлагает за памятную вещицу.

– Согласен, но на нас висит та странная история с долгами. А её камней хватит и на долг, и на новую закупку.

– Тебе не кажется, что она не договаривает?

– Да я ни одному слову не верю!

– Ты говорил, что мать отдала тебе брошь перед смертью. Та женщина могла это как-то узнать?

– Нет, – покачал головой Вигмар. – Я ни с кем об этом не разговаривал. Ни на этой стороне, ни за перевалом. Никогда.

– Тогда нам стоит все-таки разузнать у нее подробности.

– Оно тебе надо? Зачем?

– Тебе не хочется расспросить о прошлом?

– Ягори, – непривычно посерьезнел Вигмар, – я ведь все помню: и отца, и мать. И тебя маленькую тоже. Но никого больше не было, ты понимаешь? Только мы четверо, – он вдруг запнулся, – сначала. Потом трое… Она врет. И завтра я разузнаю, в чем именно.

– Меня еще беспокоит, что мы ничего о ней не знаем, – покачала головой Ягори. – В том мешочке целое состояние, и говорит она как местная. Откуда здесь взяться тайному богачу? Мы с тобой так или иначе их всех знаем.

– Отдыхай, завтра постараюсь что-то разузнать.

Они распределили дежурства и устроились на остатках мебели.

Рано утром, еще затемно, Вигмар ускользнул в город. Неприметный слуга проводил его до двери, словно вовсе и не ложился, и запер засов.

Ягори покрутилась в надежде устроиться поудобнее, но сон не шел. Сквозь запертые ставни пробивался нежный розоватый свет, а с гор доносилось звонкое пение зарянок. В доме было тихо. Ягори задумалась, перебирая в голове события прошлой ночи, слова странной женщины, яркие, невнятные отрывки из собственного детства. И вдруг ясно, словно вживую, увидела себя с Вигмаром. Детьми. Они стояли на старых, выбеленных мостках, а впереди искрилась на солнце широкая водная гладь. Вигмар кривлялся. Она держала в руках удочку. Большие теплые руки обнимали ее со спины и направляли поплавок. И внутри нее неожиданно разлилась теплота. Окутала солнечным светом. Обняла добротой.

И Ягори растворилась в этом живом тепле, но вдруг поняла, что сон рвется, убегает, истаивает, а сама она падает в невообразимую глубину, отделенную от этой жизни – от нее самой и ее прошлого – огромной пропастью глубиной в тысячи лет. Она упала вглубь веков и вдруг осознала себя снова. Но кем-то иным. Она глядела на свои руки, и руки были другими – тонкие, красивые; белоснежная кожа будто бы светилась сама по себе; и все тело ее стало иным – легче, выше и наполнено неукротимым солнечным жаром. Она подняла взгляд. Восхитительный небесный простор узнал ее и ответил сиянием – ослепительным, страстным, манящим. И она приветственно вскинула руки, утопая в его необузданной мощи. Но вдруг небо укрыла тень. Большие белоснежные шапки встали на пути света и спрятали ярость в облаках. И она отделилась от света. И снова стала собой. А посреди безжизненной пустоши, в тени густых облаков стоял он. Нет. Не просто он. Ее душа. Сердце. И сама ее жизнь глядела из этой тени. Обнимала бездонным, благословенным мраком. Дышала покоем. Прикасалась сладостной негой. Ягори протянула белоснежные руки, и тьма коснулась их теплыми пальцами. Нежно скользнула по щеке, заправила сияющий локон, и вдруг прильнула к губам.