Печать бога

За одной из дальних колонн что-то шевельнулось. Святой отец замолчал, Давид от напряжения перестал дышать. Из-за колонны выползала студёнистая масса ядовито-зелёного цвета, полупрозрачная и светящаяся изнутри. Похожая на гигантского плотоядного слизня, только с подобием распухшего человеческого лица на спинном горбу, она резво поползла в сторону Адами. По мере приближения святому охотнику открывались ужасные подробности горбомордого чудовища; выражение скользкой рожи было болезненно-гордым, словно её обладателя укачало в поездке, и он изо всех сил старался сохранить достойный знатного дворянина вид. Давид узнал беса, много раз виденного на картинках демонологических справочников. Несомненно, это горбоморд смердящий, болотный демон низкого пошиба. Обычно он является существом нематериальным, отгоняемым молитвами, символами богов, святой водой и огнём. Воплощались горбоморды из рук вон плохо и редко, разочаровывая членов Ордена Мудрости и маститых церковных демонологов. Что с ними делать в воплощённом виде наверняка не знал никто.

Эх, где наша не пропадала! Святой охотник метнул в комок светящейся слизи первую попавшуюся свечку и бросился к алтарю. Свеча угодила прямиком в морду болезнетворного беса, чем спровоцировала бурю отрицательных эмоций с его стороны. Нечистый запищал раненой мышью - к слову, так пищит почти вся мелочная демонская братия - противно, громко, раздражая слух. Мерзопакостная харя скривилась, покрутила недоразвитым носом, зашлёпала обожжёнными губами. Недовольный поведением человека болезнетворный бес пополз за ним, оставляя слизистый след.

Адами оказался у алтаря. Зачерпнув ладонями святой воды, он щедро окропил ею горбоморда. Нечистый встал, отплёвываясь, будто бы взял в рот какую гадость, и фыркая рыцарским конём-тяжеловозом. Капли святой воды шипели, пенились при соприкосновении со слизистой оболочкой, не производя мгновенного губительного эффекта. В конце концов, они испарились, оставив оскорблённо-презрительное выражение бесовской хари. Презрительное до такой степени, что создавалось впечатление, будто нечистого вот-вот стошнит. Очухавшись от последствий вынужденного душа, горбоморд продолжил преследование обидчика.

Давид прыжком преодолел расстояние до ближайшей иконы. Там на длинном подсвечнике горело четыре свечки. Святой охотник использовал их в качестве метательных снарядов, а подсвечник собирался пустить в ход как оружие ближнего боя. При каждом попадании свечой в рыло болезнетворный бес обиженно вздыхал и, не взирая на трудности, пёр на врага. Адами ткнул его четырьмя рогами подсвечника в основание трясущегося холодцом подбородка; не испытывая ни малейшего сопротивления, металл окунулся в желеобразное тело. Вынув подсвечник, Давид отскочил. Дыры в студёнистой туше затянулись с поразительной скоростью, процесс остановил нечистого на несколько секунд.

Значит, железо и святая вода вкупе с огнём бессильны против горбоморда, уныло размышлял святой охотник. Надо будет записать как-нибудь в составляемую на досуге демонологическую энциклопедию. Естественно, если после встречи с горбомордом Адами останется жив. Занятно. А что даст применение комбинированных атак?

Давид отыскал другой подсвечник. Свечи в нём уже догорали, и он решил их не вынимать. Отбросив прежний подсвечник, он взялся за этот и двинул свечами по морде подползающего нечистого. Огонь опалил мерклые буркала, нечистый пропищал нечто ругательное на демонском наречии и замотал горбом, щурясь.

А, не нравится! Так получай!

Святой охотник превосходно фехтовал, и с подсвечником управлялся не хуже, чем со своим мечом. Он не давал болезнетворному бесу сдвинуться с места, осыпал градом ударов и кромсал желейную плоть. Раны нечистого зарастали, он расползся по полу омерзительной кляксой, терпеливо пережидая нападение человека. Адами понял: сколько бы он ни избивал врага рода людского, его атаки не причинят вреда горбоморду. Тогда он переключил своё внимание на поиск других средств уничтожения нечистого. Воткнув подсвечник в гадкое рыло, он сорвал со стены чадящее кадило, раскрутил его и точным броском отправил в зеленогубый рот.

Харя болезнетворного беса раздулась, буркала превратились в неразличимые щёлки. Горбоморд срыгнул, изо рта повалил густой чёрный дым. Вдруг он завизжал свиньёй, вспыхнул и покатился по полу; дорожки слизи, оставленные им ранее, также занимались очищающим пламенем.

Вскоре в зале заполыхал пожар. Обезумевшие от страха монахи-целители кричали о победе над величайшим демоном, разбивали окна и выбирались наружу. Доверчивые монахини, не покидавшие прилавков с товарами, открыли дверь, и из пылающего зала вышел святой охотник в обгоревшей одежде. Небрежно сбив рукой пламя, поселившееся на плечах его дорожной куртки, он вежливо попросил монахинь отдать его оружие. Прицепив портупею с мечом, засунув за пояс пистолет и кинжал, он надел чёрную широкополую шляпу, его верную спутницу, плотный плащ и отправился прочь из храма, напоследок поблагодарив бога Аксииля за исцеление.

Уходя, он не обернулся, чтобы поглядеть на столб дыма, поднимающийся над храмом. Его не интересовал пожар. Он углубился в раздумья. К нему вернулось утраченное во время болезни самообладание, дарующее способность мыслить свободно и легко.

Начала вырисовываться общая картина происходящего.

И, самое главное, нос больше не чесался.

Хотя считалось, что преступности в Лавраце нет, она всё-таки существовала. Кристаллы Правды, которыми снабжалась стража городских врат, выводили на чистую воду злоумышленников, собирающихся попасть в город; предполагаемых преступников всегда было предостаточно, чтобы битком набить городскую темницу. Как правило, все камеры были полны разнообразного сброда; одиночных апартаментов при строительстве тюрьмы не проектировали. Поэтому Виктора Сандини, бывшего старшего послушника Ордена Мудрости, определили в общую камеру с доброй дюжиной людей явно бескультурных, одного взгляда на которых было довольно для лёгкого обморока. Они встретили нового сокамерника радостным гиканьем и развесёлыми шуточками, вводящими воспитанного человека в смущение. Виктор же не замечал творившегося вокруг веселья, так как был всецело во власти мрачного настроения и дум о своей печальной судьбе. Какой-то здоровенный тип, заросший рыжей шерстью и напоминающий борова, в кожаной куртке лучника и дырявых рейтузах пикинёра по-дружески приобнял Виктора и стал толковать что-то о наличии у него, Сандини, золотых зубов. У рыжего детины со шрамом через всё лицо зубов явно не хватало, и он хотел позаимствовать их у новоприбывшего заключённого. К сожалению, бывший послушник ещё не заработал денег на золотые коронки, к тому же, скверное настроение стало причиной агрессивного поведения. Разве мог он бояться какого-то разбойника более гнева Великой Магистрессы? Однозначно, рыжий казался ему милым пушистым котёнком по сравнению с грядущими неприятностями. Объятия детины стали радушно сжиматься, превращаясь в тиски, и ярость Виктора, захлестнувшая его горячей волной, выплеснулась на попавшего под руку преступника. Рыжий взвыл, когда Виктор саданул его коленом в область паха и, подскочив, вцепился обеими руками в горло. Противники повалились, причём сверху оказался бывший послушник, колотящий рыжего с неистовством варвара-берсерка. Его оттащили от оглушенной жертвы дружки здоровяка и принялись объяснять с помощью ног и кулаков, как нужно вести себя в условиях тюремного общежития. Видимо, Виктор решил свести счёты с жизнью, поскольку отчаянно отбивался, провоцируя сокамерников на более жёсткие объяснения. Конец потасовке положили тюремщики, привлечённые шумом драки; имевшиеся у них дубинки решили исход битвы.

Виктор отдыхал, прислонившись спиной к стене. Лицо его сияло в полутьме камеры парой фонарей под глазами, на подбородке запеклась кровь из рассечения. Его давешний противник выглядел получше; он обошёлся многочисленными шишками, выпирающими несуразными рожками из густой рыжей шевелюры, и ссадиной на скуле. Правда, ссадина совершенно терялась на фоне устрашающего шрама и заросшей щетиной бороды. Детина искоса поглядывал то на дверь, у которой дежурил тюремщик, то на Виктора. Синюшные веки Сандини подрагивали, как и другие части тела; нервы у него сегодня были на взводе. Остальные заключённые перестали обращать внимание на новоприбывшего и занимались кто чем.

За стеной послышалась заунывная песня о беглом каторжнике, вернувшемся домой после долгих лет и заставшем жену в постели с любовником, о том, как каторжник задушил обоих и по своей воле отправился назад, на каторгу, где его благополучно повесили за побег и двойное убийство. В соседней камере суровые разбойники плакали навзрыд, слушая финал песни, посвящённый матери каторжника, носившей ему цветочки на могилку до самой своей смерти. Песня исполнялась так проникновенно, что тюремщик всхлипнул за дверью, а у Виктора защемило сердце.

– Как вам моя песня, дорогой Виктор?
– спросил из-за стены знакомый голос.

Голос принадлежал горбуну Аполли. Бывший послушник стиснул зубы, чтобы не выдать какую-нибудь грубость. Уняв нахлынувшую злость, он произнёс:

– Тебе не выкрутиться, под пытками ты во всём сознаешься, и меня отпустят, восстановят в Ордене. Тебе лучше сознаться поскорее, чтоб не мучиться.

Горбун за стеной рассмеялся тихим спокойным смехом.

– Думаете, старый калека боится пыток, дорогой Виктор? Творец пошутил надо мной, создав таким, какой я сейчас. Моя жизнь пытка с рождения. Прерывание этой бесконечной пытки будет для меня означать лишь покой, дорогой Виктор; никакие иглы под ногти не сравнятся с моим жалким существованием.