Печать богини Нюйвы
Шрифт:
Да уж, с предсказаниями у Юна в последнее время вышел явный перебор. Сначала лиса, потом – дева напророчили черт знает что.
– А если тебе не терпится распробовать на вкус небесный мед, то просто женись.
– Жениться? Мне?
И столько удивления прозвучало в словах Сян Юна, что дядюшка не удержался от дребезжащего хохота.
– Да ты и впрямь дурак, племяш. Ох и балбес! Конечно жениться. Кто еще под стать Сыну Неба, кроме небесной же девы? Чернь будет ликовать, твои воины будут умирать с твоим именем на устах.
– Они и так умирают с ним, – буркнул Юн, поднимаясь на ноги и решив, что проявил достаточно покорности.
– Ага. «Когда уж Яньло утащит в ад Сян Юна!», говорят они, – фыркнул дядя, замахиваясь на племянника рукавом
– Понял, – отчеканил генерал.
В одном он мог себя упрекнуть – в том, что первый не подумал о женитьбе. Надо было все же головой думать.
Татьяна
Как следует рассмотреть весь чуский лагерь у Тани не вышло. Море смуглых лиц и огонь факелов – вот и все впечатления от приезда. Зато свой шатер девушка изучила предельно внимательно. В первую очередь в поисках лазейки для побега. Однако за каждым из тяжелых полотнищ, заменяющих стены, стояло по воину с копьем, и каждый из них, едва завидев ее бледное лицо, начинал верещать на весь лагерь как попугай, выражая почтение небесной деве, а в ее лице – Яшмовому Владыке. Какой уж тут побег?
А внутри шатра места хватило бы и для десяти человек, но мебели было традиционно мало: кроме подиума для сна – огромный ковер, низкий столик и распялка для одежды. И чтобы небесная дева, не дай бог, не заскучала, к ней приставили девушек-служанок. Посчитать их Татьяна так и не смогла, настолько похожими они казались, одетые в одинаковую одежду блекло-голубых цветов, с похожими прическами. Даже сережки и те одинаковые. Своими прямыми обязанностями девицы считали мелькание у небесной девы перед глазами, безостановочное щебетание днем и перешептывание ночью, а также ежесекундное подглядывание и подслушивание. Посему знакомиться с тюремщицами Татьяне не хотелось. Ей вообще заняться было нечем. Книг нет, прогулки по лагерю, полному мужчин, не положены, рукоделия днем с огнем не сыскать. Из развлечений только и оставалось, что рассматривать прихотливую резьбу на опорных столбах и копаться в шкатулках, наполненных всевозможными дамскими украшениями – колечками, браслетами, сережками, шпильками. Вот если бы еще знать, что они не сняты с убитых женщин… Одним словом, в тюрьме сидеть и то веселее, там хоть сокамерницы есть – товарки по несчастью, которые поймут и пожалеют. Но долго скучать девушке не пришлось. Нашелся тот, кто развеял скуку. Одним, как говорится, словом.
Браслеты Тане сразу понравились, а выражение лица почтенного Сян Ляна, когда он их преподнес, – нет. Кислолицый старик с высоченной заколкой на макушке мог хоть до следующего утра изображать саму любезность и осыпать Таню изысканными комплиментами, однако девушка твердо запомнила все эпитеты, на которые не поскупился Лю Дзы в его адрес. «Пес паршивый», – самое невинное. Спина Сян Ляна гнулась с удивительной легкостью для немолодого уже человека, а речи лились с языка сплошным водопадом. Татьяна устала слушать славословия и заверения в вечной преданности, отвлеклась на подарки и чуть не пропустила главное.
– Для всего Чу свадьба нашего могучего князя и небесной девы станет огромной радостью. Наше счастье не имеет границ, и в каждом доме уже сейчас возносятся молитвы благодарности Яшмовому Владыке и богине Западного Неба…
– Чего? Какой еще свадьбы? – оторопела Таня. – Я согласия не давала!
Но хитрый чусец ее не слышал.
– Должно быть, сама Матушка Нюйва сжалилась над нашим народом и послала чудо…
– Погодите. – Девушка принялась лихорадочно стаскивать с руки нефритовые браслеты. – Я не собираюсь выходить замуж за вашего… генерала. Нет! Никогда!
Сян Лян торжествующе улыбнулся и сделал знак служанкам попридержать разволновавшуюся от нежданной радости деву. В четыре руки с двух сторон. Чтобы, значит, не сопротивлялась своему огромному счастью и не удумала броситься
на него с… благодарностями.– Я вижу, невеста согласна, – самодовольно заявил генеральский дядюшка. – Вот и прекрасно. Пойду обрадую жениха.
Он ушел, а Таня осталась наедине со своим так называемым «счастьем». Разницы между супружеством с диким зверем в людском обличье и надругательством на обочине проселочной дороги она никакой не видела. Только теперь это будет на шелковых простынях, а не на стерне, и не раз, и даже не два, а пока генерал вдосталь не натешится, и до тех пор, пока ему не надоест новая игрушка. Или пока та не сломается.
Служанки, убедившись, что небесная дева скандалить и крушить мебель не собирается, поторопились убрать руки. Приказа сажать счастливую невесту на цепь не было.
– Госпожа желает покушать? – пискнула самая храбрая из девушек.
– Нет.
– Тогда, может, госпожа желает, чтобы ей спели или станцевали?
– Нет.
Песни и пляски были последним, чего бы хотелось Татьяне в эту минуту. Вот если бы веревку и мыло, тогда другое дело. Никогда прежде, ни в Петрограде, ни в Томске, ни потом – уже в Шанхае, греховные мысли о самоубийстве не посещали девушку, хотя поводов для них было предостаточно. Рядом была Люся – храброе сердце и щедрая душа, впереди – какое-никакое, но будущее, пусть даже и за океаном, а позади – самое счастливое детство, какое только может быть у ребенка. Собственно, все необходимое для того, чтобы хотеть жить дальше. А теперь вот перехотелось, ведь эта свадьба, по сути своей, – всего лишь растянутая во времени пытка, к тому же китайская. А из когтей древнего генерала вырваться можно будет только в смерть. Так не все ли равно? Сын Божий еще не пришел в этот мир и смертию смерть не попрал, а значит, нет для души, заблудившейся во времени, спасения. Ни спасения телу, ни Спасения душе.
«Отче наш, сущий на небесах, за что мне все это?» – горестно вздохнула Таня и закрыла лицо ладонями, пахнущими какой-то приторной пряностью.
Память с безжалостным упорством подкидывала девушке сюжеты из житий первых христианских мучеников. Воистину, что на римской арене со львами, что на брачном ложе с Сян Юном – никакой разницы.
Служанки меж тем никуда не уходили, не желая оставлять небесную госпожу наедине с отчаянными мыслями, которые наверняка были написаны у Тани на лице. Папа как-то говорил, что азиаты, привыкшие всю жизнь «сохранять лицо», европейские эмоции читают как открытую книгу.
«Так-так, значит, повеситься они мне не дадут, – хладнокровно рассуждала «счастливая» невеста. – Зарезаться нечем, яда не добыть. Разве что сбежать и броситься вниз со скалы. А потом… Пройдет две сотни лет и тридцать три года, и после распятия Христос спустится в ад и, сокрушив его ворота, принесет в преисподнюю свою евангельскую проповедь».
Девушка не заметила, что просидела на низкой скамеечке до самого вечера, ничего не видя и не слыша вокруг, словно в плотном коконе из безнадежности и дурных предчувствий.
Есть и пить Тане тоже не хотелось совершенно, и даже при одной лишь мысли о еде желудок болезненно сжимался, отвергая любую возможность принять хоть кусочек. Сама себе она напоминала куколку, лишенную потребностей, в ожидании, когда хрупкие стены временной тюрьмы рухнут и на волю вырвется свободная бабочка-душа.
Как прошла ночь, Таня вообще не заметила и не обратила внимания, что наступил рассвет, а вслед за ним – новый день. Кажется, она немного поспала, а может быть, и нет.
Потом пришел Сян Лян, чтобы подарить еще какие-то блестящие цацки, на которые девушка и смотреть не стала, а также прочитать лекцию о непреходящем величии княжеской семьи Чу. Татьяна все пропустила мимо ушей. Объяснять болтливому старику, чем в итоге все закончится для чусцев, было лень. Хватит того, что она знает и кому достанется трон Сына Неба, и кому доведется расплатиться за жестокость и самодурство головой. Знает, но не скажет никому. Пока не скажет, решила Таня, смакуя свое кисло-сладкое злорадство, точно апельсиновую дольку.