Печенье на солоде марки «Туччи» делает мир гораздо лучше

Но со временем мы постепенно привыкли к этим звукам и воспринимали их так же спокойно, как гудение водопроводных труб.

Чтобы не тревожить маму, все перебрались спать на первый этаж, и в конце концов получилось, что мы все жили так, будто её и нет вовсе.

И поскольку она отсутствовала, то в конце концов я даже забыла о её существовании.

Потом внезапно рухнула я.

Вввввраааааммммм!

Шёл последний день занятий, и я чувствовала себя отлично. Возвратив сестре Бенедетте подписанные родителями табели, мы всё утро обсуждали их. Вполне логично, что меня посчитали святой. Я оказалась лучшей ученицей в классе. Как и Людовика, естественно. Разница между нашими с нею результатами и остальными была очень велика.

Накануне вечером в разговоре с Марио я слышала только сплошные «молодец» и «я знал, что ты лучше всех». В это время Марио учился не только дикции у Пьетро Руббертелли, но и актёрскому мастерству. За несколько месяцев, прошедших с тех пор, как мы познакомились, его произношение заметно изменилось. Казалось, разговаривает совсем другой человек.

В то же время изменились и суждения о некоторых вещах. Теперь его метафоры всё больше сводились к театральному миру. «Печаль ложилась на лица людей, словно никому не нужный театральный занавес» и тому подобное. Он стал более мелодраматичным, но только внешне.

Так или иначе, в тот вечер, когда я прочитала ему свой табель, он сказал, что я молодец не только потому, что получила такие оценки, но и потому, что сумела держаться и превратить свои слабости в свою силу. Подобно актрисе, которая, забыв реплику, не умолкает, а импровизирует.

– У тебя характер главной героини.

– В самом деле, Марио?

– Подохнуть можно… Да ты же из тех, кто ведёт игру, а не подчиняется ей.

– Нельзя говорить «подохнуть можно», Марио!

Он дал мне посмеяться, а потом, как всегда в последнее время, прочитал монолог из пьесы «Король умирает» [12] , чтобы я сказала, удалось ли сделать это спокойно, без эмоций, как хотелось Маэстро.

– Нет, Марио, никаких эмоций, только несколько очумелое изумление. А в последней реплике – одна растерянность. Молодец!

В то утро я чувствовала себя так прекрасно, что лучше и не представить. Я была просто счастлива. В самом деле.

12

Имеется в виду пьеса румынского драматурга Эжена Ионеско.

Однако на большой перемене после обеда мне вдруг стало как-то не по себе, возникло какое-то общее недомогание. Наверное, съела что-нибудь нехорошее.

Пока девочки во дворе, расположившись на гальке, рассказывали друг другу, в каких нарядах придут завтра на спектакль их мамы, я ощутила приступ тошноты и, поспешив в туалет, склонилась над унитазом. Спустив воду, я почувствовала некоторое облегчение. Ясно – мой желудок чего-то не переваривает. После длительной рвоты сил заметно поубавилось, я так ослабела, что, когда поднялась, голова у меня поехала кругом, как у Ватта, когда тот ловит свой хвост.

Я вошла в репетиционный зал в полуобморочном состоянии, с трудом держась на ногах. Для моей роли это не имело особого значения.

Спектакль, который мы подготовили к концу учебного года для наших родителей, представлял собой пьесу из жизни Марии Терезы Калькуттской, которую написала сестра Стелла.

Мы с Ноэми должны были изображать прокажённых. Людовика – Мать Терезу.

Наши роли устраивали нас, потому что почти ничего не нужно было заучивать. Лишь несколько фраз о страдании и благодарности. Мы щипали друг друга через лохмотья, в которые нас обрядили, и нам почти удавалось плакать по-настоящему, а когда переставали щипаться, могли и улыбнуться земным радостям. Это было нетрудно. Только бесконечно скучно.

Скучно ещё и потому, что я не могла участвовать в общем безумии, которое охватило девочек перед выходом на сцену. Нет лучшего места, чем сцена, чтобы показать всем, какая ты умница и на что способна, поэтому перед выходом на неё все словно с ума сошли.

Одни не отрывались от зеркала, беззвучно повторяя свой текст и поправляя причёску, другие, наоборот, падали на колени, моля о внезапном недомогании, расстройстве желудка или обмороке.

Поскольку моя роль не давала какой-либо возможности проявить себя, я не примкнула ни к первым, ни ко вторым.

Ноэми, которая, напротив, смогла каким-то необъяснимым, но весьма выразительным образом присоединиться ко второй группе, хотя текст у неё был точно такой же, как у меня, ожидала нашего выхода вместе с другими девочками за занавесом. В нужный момент она повернулась ко мне, взяла за руку, и мы вышли на сцену.

– Я всё забыла, – шепнула она мне сквозь марлевые повязки, закрывавшие ей рот и нос. А открытый лоб оказался белее этих бинтов.

– Щипай меня время от времени, щипай! – шепнула я, и она отчаянным жестом дала понять, что согласна.

Совершенно одинаковые, в рубищах, ученицы обоих классов, «А» и «Б», заполнили сцену сразу все – выползли на коленях, в несколько рядов, по восемь человек в каждом.

Мы с Ноэми оказались в последнем ряду, самом дальнем от публики. У меня безумно стучало в висках, я еле держалась, казалось, сейчас потеряю сознание. Роль в роли. Я не могла больше ни минуты оставаться там. Это была последняя репетиция, и я обещала Марио, что покажу всё лучшее, на что способна.

Сестра Стелла сказала, что после этой финальной репетиции переставит в передние ряды тех, кто этого заслужит, и отодвинет в дальние тех, кто не заслужит. И другого выхода отсюда не было.

Что-то тяжёлое и пульсирующее в голове мешало мне свободно двигаться. Я ещё ниже склонилась к земле, надеясь, что меня не будет видно, и на несколько секунд, прижавшись головой к дощатому полу сцены, принялась глубоко дышать. Мне показалось, будто стало немного легче, какой-то клокочущий внутри комок стал ослабевать.

И действительно, я вдруг почувствовала, как он исходит из меня, липкий и жидкий, через нос. Белые бинты сделались влажными и красными. Очень тихо я на коленях двинулась вперёд.

– Куда ты? – шепнула Ноэми, потянув меня сзади за лохмотья. – Смотри, у тебя кровь идёт из носа.

– Тссс! Знаю. Мне нужно к сестре Стелле, – ответила я, махнув ей рукой. Ноэми отпустила меня.

Я проползла в четвёртый ряд. Босоногие прокажённые, решив, что я хочу занять их место, принялись толкать меня со всех сторон. Я всё же пробралась в третий ряд. Тут всё повторилось.

А во втором ряду девочки поступили ещё хуже. В качестве реквизита у них были шишковатые веточки, и они воспользовались ими как палками. Согласно сценарию, они должны были размахивать ими, и вряд ли кто заметил, что при этом они охотно колотили меня. Элеонора ударила меня по спине, но лишь усилила тем самым моё стремление добраться до конца этого кошмара.