Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
На первом же заседании комиссии выяснилось, что без помощи Соломона Давидовича вечер самодеятельности устроить будет трудно. И комиссия постановила: выделить для переговоров наиболее искушенных в дипломатии товарищей. Таковыми оказались, по общему признанию, Игорь Чернявин и Шура Мятникова, которая даже в библиотеке умела каждому выбрать книгу по вкусу.
У Соломона Давидовича Игорь начал:
– У нас будет вечер самодеятельности…
Соломон Давидович перебил его:
– Вам нужно сделать декорации? Я уже согласен. Так, чтобы не испортить доски, пожалуйста! А
– Через полтора месяца.
– Это очень хорошее дело. Очень хорошее начинание. Я сам с удовольствием принял бы участие.
– Соломон Давидович! Давайте! Давайте, и все!
– Я и декламировать могу. И танцевать. Давайте я вам такой гопак станцую, пальчики оближете, хе-хе! Я вам покажу молодость, черт возьми!
– С Оксаной?
– А что же вы думаете: если Оксана, так я испугался?
– По рукам!
– По рукам!
Соломон Давидович рассмеялся весело, а Игорь побежал порадовать комиссию. Маленький очень одобрил результаты его посольства:
– Во-первых, это будет оригинально: Соломон Давидович тоже участвует, а во-вторых – мы получим и доски, и фанеру, и бязь, и бумагу, и лампочки, и всякие сценические эффекты.
Еще через неделю Игорь предложил в комиссии более подробный план участия Соломона Давидовича. Его проект был встречен взрывами хохота. Маленький с горящими глазами слушал подробности:
– Шикарно! Только… догадается.
– Ни за что на свете!
Ваня сказал:
– Убиться можно!
Оксана была смущена смелостью проекта:
– Игорь, не нужно так делать.
– Оксана! Это будет замечательно. Замечательно! И Соломон Давидович доволен будет. Очень будет доволен.
Маленький подтвердил:
– Будет доволен! Эт-то… шикарно!
Когда Игорь отправился к Соломону Давидовичу, Ваня увязался с ним, только Игорь предупредил его:
– Глаза! Глаза у тебя – прямо невозможно! Спрячь глаза.
Ваня спрятал глаза, как умел, т. е. в разговоре с Соломоном Давидовичем прикрывал их рукой. Другого способа спрятать глаза Ваня еще не знал. Предложению Игоря Соломон Давидович обрадовался:
– Монолог Бориса Годунова?
– Пушкина!
– Нет, вы говорите ясно: Бориса Годунова или Пушкина? Нельзя же смешивать!
– «Борис Годунов» – сочинение Пушкина.
– Так и нужно говорить во избежание недоразумений. Так это я должен объявить: «Борис Годунов» – сочинение Пушкина?
– Нет, вы не беспокойтесь, это конферансье объявит.
– Тем лучше. Борис Годунов – это такой полководец?
– Царь.
– Допустим, не царь, а бывший царь. Я что-то такое помню. Его кто-то зарезал такой.
– Нет, это он зарезал… царевича Димитрия.
– Ну, я же знаю. Какие-то у него были там неприятности… Хорошо, я прочитаю.
– И гопак.
– С Оксаной?
– Только… нужно ходить на репетицию. Разве у меня есть время ходить?
– Не нужно, Соломон Давидович, на репетиции. Мы хотим, чтобы это было для всех сюрпризом, понимаете, для всех… Мы так… потихоньку… прорепетируем.
– Будьте покойны!
– Так вот мы вам принесли.
– Что это такое?
– А это слова!
– Ага, слова!
Так чистенько написано. Кто это такой так хорошо пишет?– А это Ваня Гальченко.
– Это ты так хорошо написал? А почему ты все улыбаешься? У тебя такой веселый характер?
– У него всегда такой характер, Соломон Давидович, – сказал Игорь и ущипнул Ваню за ногу. – Ваня несколько изменил характер.
– Будьте покойны, – сказал Соломон Давидович на прощание. – Я не подведу. А то вы думаете: Соломон Давидович – это давай сырье, давай станки, давай опоки, давай ремонт, все давай, давай! Вот вы увидите.
Подготовка к празднику пошла полным ходом. На полном ходу пошли и другие дела. В один из выходных дней состоялась закладка нового завода. На краю площадки, против цветников, уже несколько дней копали котлованы. Колхозные подводы свозили кирпич и складывали его аккуратными розовыми стопками. На закладку приехал Крейцер, а с ним еще много людей, между ними был и толстый инженер Воргунов. Крейцер всем показывал колонию, только Воргунов ничего не захотел смотреть, сидел в кабинете Захарова и говорил:
– Закладка – это еще не дело. Это марафет. Наши вообще не могут без марафета. – Кто это «наши», Петр Петрович?
– Наши – русские!
– Вы не любите русских?
– Я люблю борщ с чесноком, а с русскими я предпочел бы работать как следует.
– Вот и хорошо: поработаем вместе.
– Посмотрим. Только… товарищ Захаров, неужели и вы серьезно думаете, что ваши… мальчики способны будут справиться с таким заводом?
– Совершенно серьезно.
– Так. Ну, хорошо, пока нужно торжествовать…
Колонисты в парадных костюмах выстроились на площадке и вынесли знамя с обычным торжеством. Воргунов стоял возле котлована и ухмылялся [223] . Крейцер спросил у него:
– Понравилось все-таки?
– Да, понравилось. Это их дело, хорошо! Музыка, стройно, красиво. А только при чем здесь завод электроинструмента? Нельзя смешивать!
– Смешаем, Петр Петрович. Музыку с заводом, и вас еще прибавим полную порцию!
Воргунов снова надул губы:
– Нет, уж увольте: я стар для таких забав, Михаил Осипович!
223
В оригинале «улыбался».
На дне котлована, на кирпичном ложе, уложили большую грамоту, в которой было написано, когда и кем закладывается новый завод. Укладывали эту грамоту, придавили ее кирпичом и закрыли известкой два человека: самый старый и самый молодой представители Советской власти в колонии: Крейцер и Ваня Гальченко.
В этот день Ваня Гальченко был дневальным от десяти до двенадцати вечера. Он стал на пост в момент сигнала «спать». Еще через полчаса затихло движение на лестнице. Ваня потушил свет в коридорах, крепче стянул пояс на шинели и заходил по вестибюлю, переставляя винтовку, широким шагом. В половине двенадцатого Захаров окончил работу. Проходя мимо Вани, он спросил: