Педро Парамо. Равнина в огне (Сборник)
Шрифт:
Женщина улыбнулась. Мужчина строго взглянул на меня и сказал:
– Он пьян.
– Просто напуган, – возразила женщина.
Керосиновая лампа освещала кровать из тростника и плетеное кресло, на котором лежала женская одежда. Сама женщина ходила нагишом, в чем мать родила. Мужчина тоже.
– Слышим, кто-то стонет и головой о дверь бьется. А там вы. Что с вами случилось?
– Со мной столько всего случилось, что не помешало бы выспаться.
– Так мы и спали.
– Тогда ляжем снова.
С рассветом воспоминания потускнели.
Время от времени тишину нарушали звуки
– Кто он такой? – спрашивала женщина.
– Кто его знает, – отвечал мужчина.
– И как сюда попал?
– Кто знает.
– Он вроде говорил что-то о своем отце.
– Да, я слышал.
– Может, он заблудился? Как те, помнишь, которые забрели сюда – мол, с дороги сбились. Искали какой-то «Край света», а ты сказал, что не знаешь, где это.
– Точно, припоминаю. А теперь дай поспать, еще не рассвело.
– Уже скоро. Я ведь затем только разговор и завела, чтобы ты проснулся. Сам наказывал разбудить пораньше. Вот я и бужу. Вставай!
– Да на кой черт мне, по-твоему, вставать?
– Не знаю. Ты вчера велел разбудить. А зачем – не сказал.
– Ну, коли так, спать буду. Не слыхала, о чем этот просил, когда заявился? Чтобы дали ему выспаться. Больше ничего.
Голоса исчезают. Утрачивают громкость. Затухают. Наконец все смолкло. Нисходит сон.
Через некоторое время – опять:
– Пошевелился. Верно, проснется сейчас. Если увидит нас здесь, полезет с расспросами.
– И с какими же?
– Ну… Что-нибудь да скажет.
– Отвяжись. Устал он, наверное, шибко.
– Думаешь?
– Умолкни, женщина.
– Глянь, шевелится. Извертелся весь. Будто внутренности ему выкручивают. Со мной тоже так было.
– Что с тобой было?
– Вот это самое.
– Не пойму, чего ты городишь.
– Не городила бы, коли на него глядя не вспомнила, как сама вертелась после первого раза с тобой. И болело-то у меня все, и раскаяния горькие мучили.
– Ты про что?
– Про то, каково мне было из-за тебя. Ты, может, и не хотел, да только я знала, что худо вышло.
– Опять ты за старое! Не спишь, так хоть мне не мешай.
– Сам велел напомнить. Вот я и напоминаю. Бог свидетель: что ты просил, то я и делаю. Ну же! Пора вставать.
– Угомонись. Вот ведь баба!
Мужчина, судя по всему, уснул, а она еще какое-то время ворчала себе под нос:
– Светает, стало быть, утро. Раз мне отсюда его видать, значит, совсем рассвело, а то не разглядела бы. Скоро солнце взойдет. Дело ясное. Разбойник он, не иначе. А мы приютили. Какая разница, что на одну ночь; спрятали – и все тут. Теперь хлопот не оберемся… Гляди-ка, возится, места себе не находит. Верно, совесть его заела.
Свет занимающегося дня рассеивал тьму. Прогонял тени. В комнате было жарко от разгоряченных сном тел. Сквозь сомкнутые веки я чувствовал первые утренние лучи. До моего слуха донеслось:
– Мечется, будто окаянный. По всему видно – дурной человек. Вставай, Донис! Посмотри, как его корежит. По полу катается, слюни пускает. Верно, много душ сгубил. А тебе и невдомек, кто он такой.
– Кто, кто. Обычный горемыка. Спи и нам не мешай!
– Да как же я усну, коли сон не идет?
– Значит, вставай и не зуди над ухом!
– Уже
встаю. Надо огонь разжечь. Заодно этому скажу, чтобы с тобой ложился, на мое место.– Скажи.
– Нет. Боюсь я.
– Тогда иди по своим делам, а нас не донимай.
– Хорошо, сейчас.
– Ну, чего ждешь-то?
– Иду, иду.
Судя по звукам, женщина встала с кровати. Затем, прошлепав по полу босыми ногами, переступила через мою голову. Я разлепил и вновь смежил веки.
Когда я проснулся, солнце было уже высоко. Рядом со мной стояла кружка с кофе. Я осушил ее за пару глотков.
– Простите, что так мало. Больше у нас нет. Едва концы с концами сводим, поиздержались совсем…
Голос был женский.
– Ничего-ничего, – успокоил я. – Не тревожьтесь обо мне. Я привык. Лучше подскажите, ведет ли отсюда какая-нибудь дорога?
– Куда?
– Куда угодно.
– Так ведь полно их. Есть дорога в Контлу, и другая – оттуда. Еще одна прямиком в горы уходит. И вон та, – женщина ткнула пальцем в сторону пролома на месте отсутствующей крыши, – хотя куда она, не знаю. А по этой в Медиа-Луну попадете. Есть еще одна, которая по всей округе петляет и дальше остальных ведет.
– Наверное, именно по ней я и пришел.
– И куда же она?
– В Сайулу.
– Надо же! Я-то воображала, что Саюла в другой стороне. Всегда мечтала туда съездить. А правду говорят, что народу там тьма?
– Как и везде.
– Подумать только! А мы тут в одиночестве изнываем. Хоть бы одним глазком глянуть, как люди живут.
– Куда ушел ваш муж?
– Не муж он мне, а брат. Но не хочет, чтобы о том знали. Куда ушел? Наверное, телка искать одичалого, который тут поблизости бродит. По крайней мере, так он сказал.
– И давно вы здесь живете?
– С рождения.
– Стало быть, знали Долорес Пресиадо?
– Может, Донис знал. Я-то мало кого вижу. Нигде не бываю. Целую вечность уже в этих стенах торчу… Ну ладно, не вечность, а с тех пор, как он меня своей женою сделал. С того времени и живу затворницей, боюсь людям на глаза показаться. Он так не считает, но лицо у меня жуткое, правда? – И женщина подалась к свету. – Гляньте-ка!
Лицо у нее было самое обыкновенное.
– Что, по-вашему, я должен увидеть?
– Неужели грех не замечаете? И пятна лиловые? Сверху донизу меня обсыпали, точно лишай. И это снаружи только. А душа в нечистотах погрязла.
– Кому на вас смотреть, если нет здесь никого? Я весь городок исходил – ни души не встретил.
– Ошибаетесь, кое-кто еще остался. Взять хотя бы Филомено, Доротею, Мелькиадеса, старика Пруденсио, Состенеса и всех других – разве они там не живут? Просто сидят по домам. Что днем делают – не знаю, а ночи взаперти проводят. Здесь в темное время призраков полно. Вы бы только видели, как они толпами по улицам разгуливают. Едва солнце зайдет, появляются. Никому неохота с ними дел иметь. Вон их сколько, а нас – горстка всего, так что и Господа просить за них мы перестали. Не хватит на всех молитв-то. Ну, достанется каждому по словечку из «Отче наш», какая им с того польза? И потом, нам ведь и свои грехи замаливать. Из тех, кто жив еще, ни один милости Божьей не заслуживает. Ходим, опустив очи долу, ибо стыд застит. А стыдом не очистишься. По крайней мере, так мне приезжий епископ говаривал, который конфирмацию тут проводил. Предстала я перед ним и во всем исповедалась.