Пегас

– Ты им понравился, – произнесла Кристиана очень тихо, чтобы никто не услышал. Дети шли впереди, что-то бурно обсуждая, и не обращали внимания на разговоры взрослых.

– Скорее всего, твоим родственникам просто понравилось обыгрывать меня в покер. – Николас потерял десять долларов, что было для него суммой немалой, но в дипломатических целях был готов пожертвовать и большим. Он тоже считал, что вечер прошел удачно. Семья Кристианы ему понравилась, даже несмотря на легкомысленное отношение к опасности. Казалось, Марковичи привыкли надеяться на милость судьбы и не собирались ничего менять.

– Нет, они действительно прониклись к тебе симпатией – и отец, и тетушка, и братья, – возразила Кристиана. – Ты так замечательно держался и был к ним очень добр. – Она взглянула с благодарностью.

– Они тепло меня приняли, – ответил Николас. Гимнасты держались грубовато, но он сумел заметить их неоспоримые достоинства. К тому же они принадлежали иной культуре и жили по правилам и традициям цирка, которые он научился уважать – лишь бы от этих правил не пострадала любимая.

– Спокойной ночи и до завтра, – простился Николас. Очень хотелось ее поцеловать, но он не осмелился: могли увидеть и ее родные, и мальчики. Несмотря на то что отношения их продолжались уже много месяцев, хотелось оградить чувство от посторонних глаз. Знакомство с отцом и братьями стало ценным приобретением, которым следовало дорожить. Кажется, ему удалось доказать, что он честный человек и к жизни относится серьезно; возможно, со временем они научатся уважать их с Кристианой чувство. Ну а пока он сумел заслужить расположение семьи, что было важно и для него самого, и для Кристианы. Убедил, что он вовсе не заносчивый немецкий граф, каким они считали его прежде. Честно рассказал, почему приехал в американский цирк и сколько намерен здесь оставаться. Честно говоря, он и сам не знал своих планов. Во время войны все жили в неопределенном, призрачном мире. Но он дал понять, что смело, с достоинством принимает вызов судьбы и готов стоять до конца. На первое время вполне достаточно и этого.

– Люблю тебя, – прошептала Кристиана едва слышно.

– И я тебя люблю, – ответил он одними губами, догнал сыновей и вместе с ними пошел к своему трейлеру.

– Все Марковичи очень хорошие, – прокомментировал Тобиас, чрезвычайно довольный приятным вечером и вкусной едой.

– А я обыграл Кристиану в карты! – торжествующе провозгласил Лукас, и отец рассмеялся.

– Молодец, – похвалил он. – Надеюсь, выручил хоть немного денег, ведь ее братья едва меня не разорили. Крепкие парни, ничего не скажешь.

– Она мне очень нравится, папа, – признался Лукас и сладко зевнул.

– И мне тоже, – негромко согласился Николас. Тобиас молча улыбнулся: он уже давно разгадал секрет. – Ну а теперь быстрее ложитесь спать, – распорядился отец, не желая продолжать разговор. Пять минут спустя, почистив зубы и надев пижамы, мальчики лежали в кроватях. Николас вошел в спальню, чтобы по обычаю поцеловать сыновей на ночь, и едва смог поместиться в крошечной комнате. Вернулся в гостиную и долго сидел, размышляя о вечере и о семье, в которой Кристиана выросла.

Они действительно были крепкими парнями, но в цирке этим никого не удивишь: слабые здесь не задерживаются. Играли по собственным правилам и уважали установленную в их деле иерархию. В цирковом мире считались аристократией – так же, как и он в своем прежнем мире. Принцесса и граф, подумал Николас. Закрыл глаза и представил Кристиану. Мысленно он всегда видел ее стоящей на спине Афины во время торжественного финального парада. О проволоке под куполом старался не думать, для него любимая превратилась в фею, летящую рядом на белоснежном липициане. В мечтах они бесконечно кружили по манежу на лошадях неземной красоты, крепко держась за руки.

Глава 14

В конце ноября, когда в Америке праздновали День благодарения, в Европе положение осложнялось с каждым днем. В Польше евреев принуждали носить желтую звезду Давида на груди или на рукаве, чтобы ни у кого не возникало сомнения в их происхождении. А спустя пять дней в стране было организовано первое гетто.

В Германии сразу после объявления войны начала действовать карточная система, впрочем, достаточно мягкая. Гитлер опасался, что суровые меры дурно повлияют на дух нации, а потому избегал резких ограничений. Еды и одежды пока было достаточно, а если чего-то заметно не хватало, то это топлива. По распоряжению фюрера евреи получали меньшее количество продуктов, чем граждане арийской расы.

Сразу после начала войны в стране прошла мобилизация, и теперь люди в военной форме появились повсюду, даже в тихой баварской провинции, где жили Алекс с Марианной. Недостатка в еде не ощущалось, а вот обогреть дом полагающимся им количеством топлива никак не удавалось. В каминах постоянно горели заготовленные из собственного леса дрова, однако в огромном замке гуляли сквозняки, и Марианна постоянно мерзла. Ходить в школу она перестала и проводила все время дома, занимаясь хозяйством и скатывая бинты для госпиталей.

Всех конюхов и грумов забрали в армию, так что Алексу с дочерью приходилось самим ухаживать за лошадьми. К счастью, помогали подростки с ферм, еще не достигшие призывного возраста. Тяжелая физическая работа занимала практически весь день, но это не пугало. Тревогу вселяло совсем другое обстоятельство: господина фон Хеммерле предупредили, что лошадей могут конфисковать на нужды вермахта. В поместье приехали два офицера, внимательно осмотрели животных и заявили, что гражданским лицам такие прекрасные лошади не нужны, тем более что страна находится в состоянии войны.

Марта по-прежнему кормила обильно и вкусно. На полагающиеся господам карточки она покупала все необходимые продукты – пусть и не столь отличного качества и не в таком количестве, как прежде, но все же вполне годные к употреблению – и готовила от души. Правда, бесследно исчезли такие важные деликатесы, как кофе, апельсины, бананы и шоколад. Зато мяса, яиц и овощей вполне хватало. Продуктовые карточки действовали даже в ресторанах.

Алекс впервые в жизни обрадовался, что у него нет сыновей и не надо никого отправлять на фронт. Марианну, к счастью, можно было держать при себе. Радовался он и удачному избавлению Николаса и его сыновей. Алекс яростно ненавидел Гитлера вместе с установленной им системой и знал, что Пауль фон Бинген относится к власти точно так же, особенно после вынужденной разлуки с детьми. Внезапно открывшаяся тайна матери Николаса лишила его семьи: теперь он одиноко жил в своем особняке в постоянном ожидании писем из Америки.

Алекс навещал Пауля почти каждый день и не мог не заметить, как тот изменился за год, прошедший после вынужденного бегства сына и внуков. Крепкий, полный сил, жизнерадостный человек превратился в раздражительного, желчного, сварливого старика, порицающего все, что происходит вокруг. Если Алекс почему-то не приходил, он несколько дней подряд ни с кем не разговаривал. Не хотел никуда ходить и ездить, а главное – утратил интерес к хозяйству и управлению поместьем. Помощников у него не было, а если Николас и мальчики не могли унаследовать фамильную собственность, то она полностью теряла для Пауля смысл.

Алекс относился к событиям ничуть не лучше, но был значительно моложе и надеялся увидеть послевоенную жизнь в мире без Гитлера. Пауль, к несчастью, мог представить только полное разрушение родины и окончательно потерял надежду увидеть сына и внуков. Долгие дни и бесконечные ночи превратились для него в череду кошмаров, где Гитлер одну за другой пожирал малые страны Европы, беспомощные против безжалостной военной силы. Перед Рождеством Алекс заметил, что отец Николаса жестоко кашляет. За последний год Пауль несколько раз болел, заметно ослаб и постарел. Алекс пригласил его провести рождественский сочельник в Шлосс-Альтенберг, однако тот почувствовал себя совсем плохо и приехать не смог. Перед праздничным ужином фон Хеммерле сам отправился к соседу и с ужасом обнаружил Пауля в бреду. Попросил экономку срочно вызвать врача, и та заверила, что сделает все необходимое.