Пень

из плена иллюзий…

– Не говорите долго. Эта тема опьяняет. Ах, как хочется лю-

бить! Я начинаю влюбляться в разочарования! Давайте выпьем!

Мы выпили.

Она поставила фужер на стол, прищурила синие, в тусклом

свете кабака, казавшиеся темными, бездонные глаза и стала

смотреть на меня. Ее непокорный рыжий локон лежал на узком

лице и скрывал его часть. Под белой блузкой вздымалась лег-

кими волнами ее грудь. От нее веяло то ароматом летнего луга,

то теплом лесной полянки, то прохладой туманного берега. Ах,

эти обманчивые берега, эти зовущие луга, эта зачарованная

даль. Я почувствовал, что иду к ней. Ее глаза по мере сближения

становились все больше, темнее, глубиннее; я стал погружать-

ся и видел, все больше изумляясь, что она погружается вместе

со мной в эту пьянящую, чудесную, зачарованную глубину про-

зрений. И там, в изумрудной глубине, где лежат влюбленности,

словно обломки затонувших кораблей, мы встретились. Но по-

чему глубина изумрудная? Отчего легко дышится? Я увидел

рядом, совсем близко, будто смотрел в зеркало и видел себя,

ее сияющие глаза и понял, мы были на высоте; но ведь высота

принадлежит чувствам, здесь они парят, тут их гнезда, здесь их

вольный ветер! Как нас сюда занесло? Я чувствую ее, она рядом,

или во мне?

Я встряхнул головой, отгоняя видения, и увидел снова ее гла-

за, они смотрели спокойно и ясно; как странно, она вела себя

так, словно вынырнула вместе со мной и, поднявшись на повер-

хность, огляделась. Мне захотелось выпить.

– Выпьем! – сказала она и показала на полный фужер.

Мы выпили.

– Мы с Вами едины, даже в теме прозрений, не говоря о теме

очарований; странное единодушие!

– Ничего удивительного! – сказала она с легкой улыбкой,

не сводя с меня синих глаз. – Мы сблизились настолько, что

смешались в бесконечной пропорции, как вода и спирт. Кто так

говорил из великих?

– Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм по про-

звищу «Парацельс».

– Выпьем за это!

Мы дружно выпили.

– Но разочарования я преодолела, как болезнь роста, и снова

восхищена Вами! – сказала она и нежная улыбка тронула ее чу-

десные губы. – Мы давно уже стали единым организмом, одним

целым, в котором даже на рентгене видно, что это один харак-

тер, одна кровь, и один вкусный, пахучий, живительный сок…

– Мне тоже кажется, я снова в Вас влюблен! А может, не пере-

ставал любить! – пробормотал я, качая головой и веря ей, как

себе.

Я вызвал такси, и мы поехали с моей воображаемой собесед-

ницей домой. Но с кем я ехал? С моими печалями, моей влюблен-

ностью, моим одиночеством?..

Дверь

из всех дверей в этой большой роскошной квартире, застав-

ленной тяжелой громоздкой мебелью, увешанной картина-

ми, украшенной сувенирами и безделушками, в которой, каза-

лось, все дышало счастьем и благополучием, только небольшая

дверь в туалет чувствовала себя несчастной и обделенной.

– Надо же! – вздыхала она, – родиться туалетной дверью!

За что мне этот рок, за какие грехи моих предков это мне наказа-

ние? Или злая звезда надо мной?!

В самом деле. Если подойти близко к ее генеалогическому де-

реву и внимательно оглядеть его до самых корней, то можно лег-

ко заметить, что на его ветвях за многовековую историю не было

ни одной выдающейся двери, ничего творческого, ничего запо-

минающегося; ни одна из ее предков не смогла выбиться в люди,

правда, если не считать одну туалетную дверь по бабушкиной

линии, которая честно служила у «Старого Фрица» – короля

Пруссии Фридриха Великого в одной из его многочисленных

дворцовых уборных. Ее портрет 233 летней давности до сих пор

бережно хранится в семейном архиве и с гордостью показывает-

ся гостям, – дверям от кладовой и прихожей, и те едва не воют

от зависти…

– Почему я не родилась дверью в спальню? – снова заду-

малась туалетная дверь над своей злой судьбой. О! Эта дверь

в великолепную, чудесную спальню была ее мечтой, предметом