Пенталогия «Хвак»

— Лин… Лин… Лин, я так тебя искала… всегда… повсюду…

— Лин? Погоди, дочь… Ты же это… ты уверяла нас всех, что мечта твоей жизни — какой-то нищий оборванец с шиханского базара, чуть ли не подсобник гладиатора!..

— Я и есть он, сударь! Так уж вышло. Почтительнейше умоляю меня за это простить! — Слова раскаяния и мольбы о прощении — ну никак не соответствовали тому ликованию, что явственно исходило от коленопреклоненного юноши: он услышал в бурчании старого графа главное… а именно… сердце… оно вот-вот разорвется от счастья… Она его не забыла! Она…

— Дребедень какая-то! — подумал в ответ граф и уже полностью взял себя в руки, ибо понял для себя и распутал по отдельным прядкам все необходимое и достаточное: жених найден, бредни закончились, жених завидный, предложение, произнесенное вслух, все вокруг слышали, Фани явно, что согласна… Тут не то что соседи — жена не придерется к такому выбору!.. Отменно!

— Сударь! Э-э… князь! Я бы предпочел, чтобы вы встали в полный рост и все дальнейшее выслушали от меня стоя… Да, вот так, благодарю вас. Но, несмотря на явную благосклонность к вашим словам, исходящую от моей дочери… да и от меня, чего уж там… вынужден заметить, что юная графиня Гуппи состоит фрейлиною в штате Её Величества, и в силу этого, согласно этикету и обычаю, окончательное решение по данному вопросу принадлежит именно государыне, да хранят ее боги ближайшую тысячу лет! Кроме того, никакие непредвиденные обстоятельства обыденности отнюдь не должны мешать исполнению придворных обязанностей, при том, что мы и так значительно отстали от основного кортежа… ну, вы понимаете, сударь, что здесь и сейчас не место продолжать нашу беседу…

— О, я понимаю! И тотчас же полечу во дворец! Благодаря моей обожаемой матушке, я получил привилегию и право без предварительной записи… иногда… в случае… А сейчас именно такой случай! Государыня примет меня сегодня же, и сегодня же я почтительно повергну к ее стопам просьбу о…

— О свадьбе. Я понял вас, сударь, весьма ценю ваш пыл и вашу решительность, но вы ведь не собираетесь ввалиться в покои Её Величества вот в этом вот походном одеянии?

— Вы правы, граф! Я немедленно скачу переодеваться, сменю меч — и во Дворец! Я долее не в силах… мы с Уфани долее не в силах переносить разлуку! — Юноша бросил робкий взгляд вослед решительным словам, но та, кому сей взгляд предназначался, и не думала капризничать, либо упрямиться, она лишь кивала, горячо и молча, боясь только одного — разреветься в голос! Да, она расплачется, все притирания и краски потекут, и Лин… и этот блистательный рыцарь поймет, что никакая она не богиня, а простая деревенская дурочка с конопушками. И засмеется над нею, и ускачет прочь! Теперь уже навсегда!

Юноша действительно расхохотался счастливым смехом, поклонился общим поклоном, графу и карете, и прыгнул в седло.

— Черника! Крошка, скорее, скорее! Домой! — Кобыла послушно взяла с места в галоп, охи-охи следом, толпа раздалась в стороны и юноша помчался прочь! Но вдруг обернулся и рукою бросил в сторону кареты нечто… Это было заклинание! Облачко пара сгустилось, покраснело — и вот уже не заклинание повисло перед каретой, но ярко-алое сердце! А сердце задрожало и стало сжиматься… и превратилось в ярко-алую розу! А роза поплыла в воздухе, все ближе и ближе к окошку графской кареты и медленно растаяла под оглушительные вопли восхищенной толпы. Вот это волшебство! Вон ведь как у сударей бывает! Ну, нынче будет, что людям рассказать!

Как и всегда в большом городе, любое уличное событие обступает огромная толпа любопытствующих. И эта встреча двух юных любящих сердец не стала исключением: на краю просторной площади сбилось в плотное стадо несчетное количество людей. Посреди толпы подрагивает неровный круг сравнительного пустого пространства, заполненного лишь каретою, злосчастной телегой и горсткою участников происходящего. А в горстке той — хозяйка телеги, что зарылась с головой в сено, лежит, ни жива, ни мертва, кучер, форейтор, граф с полудюжиной дворян из личной свиты, коленопреклоненный юноша, девушка и ее служанка, сидящие в карете… Крестьянка в телеге без памяти, форейтор и кучер безмолвны и почти незаметны, дворяне сопровождения, также безмолвствуя, ударами своих мечей — впрочем, эти мечи в ножнах — сдерживают в определенных границах напирающую толпу зевак… Все идет согласно обычаю: судари и сударыни высшего света общаются между собою так — а дворяне обязаны уметь это делать — словно бы они одни на берегу пустынного моря, или на опушке безлюдного леса, и словно бы их слова не передаются из уст в уста от передних рядов к задним, где уже никто ничего не слышит и не понимает толком, но лишь вытягивает шею, чтобы хоть что-нибудь увидеть и разобрать… А тут еще, как назло, всякие дылды стоят в переднем ряду и заслоняют своею спинищей…

— Вот видишь, Джога! А кабы не подсказали мы той девчонке — то и не бывать бы встрече!

— Навряд ли, повелитель. Слушай… Ты наугад бредешь, что ли? Мы уже с полдюжины трактиров миновали! Так вот. Насколько я понимаю, и он, и она служат при императорском дворе. Это довольно тесный мирок. Рано или поздно, так или иначе, но они друг о друге бы узнали, услышали. Тем более, что оба знатного рода, а при нем редкий зверь… Языки у людей длинные, а у придворных втрое… Так что… Впрочем, если бы ее, к мигу той душераздирающей встречи, успели бы выдать замуж… так оно еще забавнее бы образовалось… И то, что сегодня произошло — при дворе все переврут пересказами до неузнаваемости, я тебя уверяю.

— Ну… может и твоя правда. А все равно — хорошо, что так вышло. Погоди…

Хвак круто повернул и через два шага почти уткнулся гладким пузом в размалеванную девицу, подпирающую собой балясину у входа в задрипанный трактир.

— Эй, толстуха! Люб я тебе, али занята?.. Гы-ы… Тогда заходим!..

ГЛАВА 10

Давно прошли те времена, когда демону Джоге любое купание или помывка в реке, озере, даже в мыльне — представлялась как нешуточная пытка: пообвыкся, понял, что повелитель не собирается его топить за каждое возражение, или за неудачную выходку… Повелитель попался с причудью, да не с одною, любит и посамодурствовать, но при этом весьма прост и отходчив…

Солнце палит нещадно, но никто его не боится, поскольку есть негустая тень от хвощевника, есть речка Глухарка, студеная в самый душный летний полдень, ибо питается от ледяных подземных ключей, и есть возможность в любой миг залезть в нее, для свежести. Хвак долго бултыхался голышом в мелком омуточке, а потом даже не стал выскакивать из воды, повалился у самого краешка: утомленные долгими переходами ноги погружены в прозрачные струи, голова и руки на каменистом бережку, пузо в небо глядит… в то время как взор… Жирное тело даже в холодной водице зябнуть не желает, вокруг сердца и по самую задницу теплоту надежно держит… а и прохладе радоваться не мешает… Все ведь хорошо, казалось бы… Нет, взгляду не за что зацепиться: ну, небесные дымочки, сиречь облака, в вышине клубятся, ну, птеры летают… Ну, марево у земли дрожит, это если глаза в сторону скосить…

— Что с тобою, повелитель?.. О чем молчишь? Хвак, а Хвак? Ты чего? Такое ощущение, что ты словно бы закручинился от неведомой мне досады? А, чего притих?

— Ай, Джога… не приставай, видишь — думаю.

— Так… именно по этой причине я и забеспокоился, родной повелитель! Это совершенно не твое занятие — размышлять. Чего тут думать? Деньги есть, постоялый двор — так их несколько вокруг, недалеко шагать, любой выбирай… Я бы лично, если бы меня спросили, конечно, предпочел бы «Сударыню-демона», ибо там ни один вечер не обходится без веселой музыки с танцами и без поножовщины, да еще и кормят хорошо. Но пусть все будет как ты скажешь, повелитель, а не как я скажу… А? Ну, давай тебе сапоги новые купим, рубаху, портки нарядные сошьем? Откуда в тебе печали, повелитель?

— Сам не знаю. С одной стороны ты прав, Джога: вроде бы все у меня есть, а с другой стороны — все равно чего-то нехватка.

— И чего, позволь полюбопытствовать, тебе не хватает? Может, ты в графы вздумал выбиться? Нет? Напрасно, я бы подсказал путь… Или жениться восхотел? Тоже нет? А вот это одобряю, ибо на одну шею, пусть даже такую могучую, как у тебя, двух демонов сажать — многовато будет…

— Нет, Джога, это все не то, не то… Устал я как-то… Не руками, не ногами, не желудком, не головой… А надобно мне что-то такое… понимаешь… это… ну… свежесть для души чтобы была. А то я ем и ем, пью и пью, ну, с бабами танцую да милуюсь… А разве для одного этого человек живет?

— Гы-гы-ы… А для чего же еще, повелитель!?

— Для радости ума и тела, как я думаю. Для понимания… чего-то такого… важного… Чтобы вдруг узнать и возрадоваться… такой, знаешь… великой радостью, не обыденной… не от того, что сытно подзакусил…

— По-моему, ты опять трезв как стеклышко, повелитель. Не иначе — перекупался.

— А я теперь, считай, каждый день трезвым бываю! И вино перестало забирать, как раньше брало, и прежняя жажда ушла, и смирение снизошло… (Здесь Хвак слегка прилгнул самому себе: совсем недавно еще, прошлой осенью, пьяный до потери сознания от почти ведра крепчайшей настойки, попал он в засаду, устроенную каким-то колдуном-людоедом и, потом, с пьяным упорством, до рассвета гонял того по скалистой чащобе, грозясь в случае поимки оторвать мерзавцу правую руку и левую ногу… «Уж какими только заклятьями он тебя не поливал, повелитель! А между прочим, сильный оказался колдунок! И прыткий! Что, повелитель? Откуда я знаю, почему ты грозился насчет именно левой ноги и правой руки??? Ты же не объяснял! И не поймал.» Хвак кивал горестно, в попытках получше припомнить что-то такое смутное… Да, нализался как горуль, но в последнее время, даже выпивка перестала его радовать…) Томно мне, Джога. Скучать не скучаю, болеть не болею… И не завидую никому, и не вздыхаю ни о ком и ни о чем… Бывает, захочу узнать… чего-то там такое… Ну, узнаю — сам постигну, либо ты подскажешь — а дальше что?.. У нас в деревне иной раз говорили про нищих да паломников: голь перекатная. Вот и я теперь такая перекатная голь! Без смысла, без предназначения… Раньше не понимал, что сие означает, а нынче на себе испытываю. Иного не хочу, а и так — обрыдло. Эх, маята…