Пепел к пеплу (сборник) -

И вдруг боль ушла. На ее место пришли новые непередаваемые ощущения. Перед его глазами проплывали картины – испуганно озирающиеся в лесу люди в оборванной, но яркой одежде. «Фигляры», подумал Энтони, и вдруг, словно эта мысль открыла шлюз, к нему хлынул поток мыслей и образов. К нему пришло понимание. Он знал, кто они – первые поселенцы Блэквуда. Он видел, как они обживались и строились, он помнил, как они приходили к нему, в лес, в минуты величайшей радости или скорби… Он ощущал желание леса помочь им…

– Я хочу, чтобы ты понял, – вторгся в его видения голос Холлиса, в вновь поплыли картины. Сейчас Энтони не смог бы ответить на вопрос, кто он такой – человек или дерево. Он дышал миллионами листьев, он оставался неподвижным, но в его теле бурлили жизненные соки, не замирая ни на минуту… Он чувствовал родительскую любовь леса к этим неразумным существам. Он чувствовал, что приближается чума, но знал, что малые мира его защищены от этой беды. Целебные флюиды, что выделяли черные ели, защитным покровом распростерлись над деревней, и люди, вдыхая яд, вдыхали одновременно и лекарство. В тот раз никто не заболел. Жители Блэквуда тогда самую малость напоминали своих покровителей – крепкие, стройные, высокие, здоровые… Так продолжалось долго. Сменилось бессчетное множество поколений людей и три поколения елей. Они поддерживали равновесие. Энтони был там, он жадно тянул воду корнями из сухой, каменистой земли, и вместе с водой впитывал вековечные знания леса. Это было… счастье?

А потом – боль, ужас, недоумение. Боль всего леса, когда падает еще одна черная ель. И защитный покров все тоньше. Равновесие нарушено, как ни пытайся его удержать. Болезни, которые ждали на границе этого круга, скаля зубы и взрыкивая, наконец то смогли наброситься на свою добычу, выбирая пока самых слабых, тех, чье тело привыкло полагаться на целебную силу леса. А лес умирал, все еще пытаясь помочь неразумным детям…

Но эти неразумные существа были все же не так уж глупы. Настойка на иглах черных елей – только раньше ее делали на опавших иглах! – все, кто ее пил, остались живы и здоровы. Значит, настойка целебна. Но для нее нужна только одна ель. Одна, последняя, скованная и регулярно обдираемая, с льющимся под корни ядом. И вдруг сквозь болезненное забытье она ощутила Зов –

Зов крошечного семечка, которое было готово превратиться в ель, но рядом не было ни почвы, ни воды… Энтони – человеку этот зов тоже показался знакомым – как отзвук другого сна.

И ель выпустила свою душу, чтобы помочь…

Снова лицо Холлиса в темноте.

Энтони задыхался, словно выброшенная на берег рыба. Н хотел бы обвинить Холлиса во лжи, и весь этот сон во лжи, но какая-то часть его души уже понимала, что это не ложь и это не сон. Не совсем сон.

– Я не верю, я не понимаю, – бормотал он, сам понимая, как слабо и глупо это звучит.

– Лес не убивал. Мы не мстим. Это доступно только людям, – бесстрастно сообщил Холлис. – Одержимые жадностью, вы сами срубили сук, на котором сидели.

Затертое выражение настолько подходило к ситуации, что Энтони невольно улыбнулся (Этот сон длится слишком долго, – подводным течением пронеслась в голове мысль).

– Значит, все эти эпидемии…

– Ваша вина.

– Я не верю, – повторил Энтони. Холлис не стал возражать или доказывать. Он молча ждал. Наконец Энтони спросил:

– Почему Стоун ничего мне об этом не сказал?

– Он одержим местью. Он одержим своей идеей.

– А то, что вы убиваете одного в каждом поколении – это не месть? Это справедливо?

– Мы не убиваем. Мы поддерживаем равновесие. Мы соблюдаем договор, которые его предок заключил с лесом, и каждая душа обретает новое тело.

– Это несправедливо!

– Равновесие и есть справедливость.

– Но ты хотел меня убить!

– Нет.

И снова краткая вспышка образов – он сам в двери оранжереи глазами Холлиса – искаженное лицо, безумная решимость, медленно поднимается пистолет. И альраун, которого он вырастил с таким трудом, вырастил для того, чтобы тот нашел семечко, кричит – хозяин, он тебя убьет!»

Видение прошло. Энтони отчаянно пытался хоть что-то понять.

– Скажи, это сон?

– Не больше, чем жизнь – это сон.

Вдруг Энтони с ясностью, которая все же бывает только во сне, понял, что его собеседник не солжет ни на один вопрос.

– Но это ты убил Хелен?

– Да, – так же спокойно прозвучало в ответ. – Но я ее предупреждал.

Энтони ожидал, что Холлис пустится в дальнейшие оправдания, но тот замолчал.

– Предупреждал… о чем?

– Моя кровь могла обновить жизненные соки только в теле, которое еще пригодно к жизни. Ее уже было испорчено. Все равно, что хлестать кнутом полумертвую лошадь – краткий рывок, а затем становится только хуже. Ее тело не выдержало.

Энтони невольно вспомнил строки из дневника Хелен о «слишком хрупком стебле».

– Но почему тогда все заболели? И я тоже, ведь я пил настойку… хотя всего один раз.

– Когда я вышел из ели, она умерла. Просто это не сразу стало заметно, – лицо Холлиса выразило неподдельное горе. – И настойка утратила все свои целебные свойства.

– Но почему Стоун не рассказал мне? Он доктор… он должен был понять…

Холлис снова промолчал.

– Зачем ты мне все это… – Энтони запнулся, выбирая между «показал» и «рассказал».

– Ты тоже слышал Зов. Ты можешь найти его, последнюю надежду. Оно где-то в доме. Найди его и вырасти, и я прощу тебе свою смерть…

И снова Энтони оказался в лесу. Лес был прекрасен, и его черные стражи вовсе не выглядели угрожающими – они были… совершенными и абсолютно необходимыми. Любуясь ими, Энтони чувствовал себя счастливым, как никогда, сливаясь с лесом воедино… Это было почти так же больно, как пытка огнем – душа человека не предназначена для таких сильных чувств. На мгновение Энтони самому захотелось стать черным деревом, стражем на границе неба и земли…

Когда он проснулся, то продолжал плакать.

Вечером того же дня Энтони Блессингем, не объясняя причин, вернулся к себе и заперся отшельником в собственном доме, никого не принимая. Доктор Стоун на удивление легко оставил его в покое видимо, полагая, что дело уже сделано, а со своими душевными терзаниями Энтони разберется и сам. Но Блессингему некогда было терзаться – он искал.

Первая запись в дневнике Энтони Блессингема

«тридцатое марта 18.. года

Я нашел его! Наконец то нашел! Смог бы сделать это и раньше, если бы подумал. Крохотный черный гладкий камешек в щели потолочной балки в моей комнате, весь укутанный в вязкую смолу…

Я мог бы догадаться и раньше, ведь Холлис обшарил весь дом – кроме моей комнаты, ведь я почти не входил отсюда во время болезни! Вот почему я слышал Зов – ведь оно было ко мне так близко! Только бы оно взошло, ведь я ничего не понимаю ни в садоводстве, ни в выращивании елей! Но почему-то я чувствую, что, едва я опушу его в почву, оно сразу же начнет расти»