Пепел Вавилона

Они подошли ближе, окружая его. У всех оружие, наручники, паралитический спрей.

— Вы должны пойти с нами, — повторил высокий.

— Мне... мне нужен представитель профсоюза? — спросил Пракс, но не особо удивился, когда второй человек из Вольного флота подтолкнул его в поясницу. 

«Я могу побежать, — подумал он. — Это не поможет, но я могу».

Его провели через административный офис. Попавшаяся навстречу Брайс отвернулась, сделав вид, что не заметила. Приемная оказалась пуста, всем срочно потребовалось в туалет или захотелось кофе. Никто из сослуживцев не видел, как его уводят. Вот так власть может заставить человека исчезнуть. Выходя в последний раз из дверей лаборатории, он ощутил прозрение. Просматривая новости, он удивлялся, как столько людей могли пропасть на станции, полной народу и камер видеонаблюдения. Теперь он понимал.

Нужно всего лишь сделать так, чтобы смотреть стало слишком опасно.

Его запихнули в кар, повезли по главному коридору к южному съезду и дальше в хорошо освещенный бетонный туннель. Пракса внезапно накрыло воспоминание: он ждал здесь, когда рухнули зеркала и вопрос о выживании станции Ганимед оставался открытым. Он ждал прямо здесь, пытаясь найти Мэй. А теперь она будет гадать, что с ним произошло. Симметрия.

В офисе «Пинкуотера» его отвели в маленькую холодную комнату. Зеленые стены. Зеленый пол. Все пропахло промышленным чистящим средством. Тем, что используют, чтобы смыть слюну и кровь. Биологически опасное. Перед дешевым пластиковым столом к полу привинчен стул. Черные точки на стене следят за ним, как паучьи глаза. Не камеры, а многочастотные системы, такие же, как он использовал в лаборатории. Достаточно чувствительные, чтобы уловить пульс по изменениям кожи и отследить температуру всех частей его тела. Он много работал с ними во время прошлогодних экспериментов с соевыми бобами, и видеть их здесь казалось предательством.

Вошел высокий человек из Вольного флота и с ним темнокожая женщина в форме «Пинкуотера». Пракс поднял взгляд. Он так часто бессонными ночами представлял себе этот момент, что сейчас почти ощущал любопытство, насколько всё будет похоже. Будут ли его бить? Грозить пытками? Угрожать Мэй, Джуне и Наталье? Он слышал, что иногда заключенных подсаживали на наркотики, а потом обещали устроить ломку.

— Доктор Менг, — сказал Высокий, усаживаясь напротив. 

Принимают ли они фокусирующие препараты? Пракс слышал о таких, но не знал, как они работают. 

— Вы были руководителем Кианы Карвонидес? В отчете сказано, что вы опознали ее тело.

— Да, — ответил Пракс. 

Можно ли как-то выпутаться? Поверят ли они, если он станет всё отрицать? Или так он выдаст себя? Черные механические глаза неотрывно следили за ним, так же как светло-карие глаза Высокого. Только сотрудница «Пинкуотера» смотрела в свой терминал. 

— Да, это так. У Карвонидес, кажется, не было родственников на станции. Хотя точно не знаю. Что-то случилось?

– Она работала над дрожжевыми грибами, верно?

— Это один из наших проектов, — кивнул Пракс. 

Он слишком нервничает. Они заметят.

— Над ними работала именно она?

У Пракса пересохло во рту, холод комнаты пробирался по ногам к позвоночнику. Что он наделал? Зачем поднял голову? Но нет, это неправильно. У него были причины. И он знал, что есть риски. Оказаться в этой комнате — хотя он и не знал заранее, в какой конкретно комнате это будет — один из рисков. Интересно, наблюдают ли за ним сейчас живые люди, или паучьи глаза передают данные в какую-то программу, которая анализирует их и выдает ответы?

— Доктор Менг?

— Да, простите. Да, она работала над культурой дрожжей. Это такой организм, который поглощает широкий спектр электромагнитного излучения, как растение поглощает свет. Мы сконструировали его на основе данных протомолекулы. Дрожжи вырабатывают собственные сахара из радиопластов, а потом, э-э-э... их системы могут преобразовать их в более сложные питательные вещества.

Двое тюремщиков обменялись взглядами. Пракс не понял, что это означает. Как Мэй будет жить без него? Она стала старше, почти девушка. Скоро она и так начнет отделяться от семьи. Может, сейчас не так страшно его потерять. Бросят ли его тело в утилизатор? Вряд ли. Еще не сейчас.

— Что вы можете рассказать о гибриде 18-10? — спросила женщина, и Праксу показалось, будто она видит его насквозь. Видит его кости, кровеносные сосуды. Он никогда не чувствовал себя настолько обнаженным. Он попытался откинуться на стуле, покачаться на нем, но болты только заскрипели. На стенах были выбоины и царапины, которых он раньше не заметил. Закрашенные, но тем не менее. Ему не хотелось думать о том, откуда они взялись.

— Это десятая вариация по протоколу восемнадцать, — ответил он. — Я не имею права говорить об этом, простите.

— Зачем вы перенесли данные об этом гибриде из файлов Карвонидес?

Вот оно, им все известно. Он вдохнул и ощутил, как дрожит горло. Им не нужны фокусирующие препараты или компьютеры, его и так можно читать как открытую книгу. Зря он мечтал избежать худшего, теперь оставалось лишь смотреть, как разыгрывается этот спектакль. Он чувствовал крошечную, безрассудную надежду. Должен быть какой-то способ. Он должен вернуться домой, иначе кто же будет печь девочкам блины?

— Я перенес их по запросу других инженеров, работавших над проектом. После смерти Карвонидес им нужен был доступ к данным, иначе невозможно было продолжать исследования. Поэтому я перенес их в раздел с общим доступом.

— Вы перепроверили доступ к этому разделу?

— Информация была закрыта, — сказал Пракс, цепляясь за идею как утопающий за соломинку. Она казалась слабой даже ему самому.

Высокий подался вперед.

— Данные были переданы на Землю. Мы отследили их, они взяты оттуда, куда поместили их вы.

В голове кружились варианты лжи и отрицания. Кто угодно мог получить к ним доступ. Я был небрежен. Возможно, я проявил беспечность, вот и всё. Я не сделал ничего плохого.

Внутренним взглядом он вновь увидел Карвонидес, раны на ее шее и голове. Да, он может снова все отрицать, но это ничего не изменит. Они уже знают или близки к этому. Они будут его пытать, и он расколется. Не важно, что он сейчас скажет, он уже мертв. Больше никаких блинов, никаких уговоров делать уроки, никаких поздний валяний в кровати с Джуной по воскресеньям. Кому-то придется продолжить его исследования. Всё, что он любил, ради чего он жил, пропало.

К своему удивлению он ощутил не страх, а ужасающую свободу. Он может говорить что угодно. Включая правду.

— Вам нужно понять одну вещь, — его грудь распирала иррациональная, опьяняющая смелость. — Биологическое равновесие. Непростая штука, и никогда не была простой.

— Равновесие, — повторил Высокий.

— Да, именно. Все думают, что это легко. Приходят новые виды, имеющие преимущества, и побеждают, так? Но есть и другая часть истории. Местная среда всегда сопротивляется, всегда. Да, может, безуспешно. Может, не до конца понимая, как справиться с изменениями. Я не говорю, что все идеально, но это есть. Даже если чуждый вид побеждает, ему приходится преодолевать уравновешивающий процесс. И... 

Высокий нахмурился, и Праксу захотелось говорить быстрее. Успеть высказать все, что на душе, пока не опустился молот.

— И этот процесс глубоко вшит в живые системы, он присутствует всегда. Как бы замечательно ни был сконструирован новый вид, какими бы преимуществами не обладал, сопротивление будет всегда. Преодолеешь одно, на смену придет другое. Вы понимаете? Сородичи побеждены? Отлично, вот вам наступление бактерий и вирусов. Адаптировались к ним? Получите уровень микроэлементов, солей и света. И главное, даже если новый вид победил, занял все ниши, эта борьба уже изменила его. Если уничтожил или ассимилировал местную среду, он уже изменился. Даже вымершие предшествующие организмы оставляют следы. Их нельзя, никак невозможно полностью стереть.