Пепел. Хроники Риада

Руби затрясла головой. «Я сплю? Я всё ещё сплю?.. Или…».

– ХынСаа! – донеслось до её. – ХынСаа, моя ХынСаа, как же ты нас напугала!

В женском голосе звенели слёзы и облегчение; Руби сжалась, когда чьи-то тёплые руки ласково обняли её и прижали к мягкой груди. Она посмотрела на обнявшую её женщину с испугом.

– Кто вы? – вырвалось у неё. – Где это… Где я? Что это за место?

В светлых глазах женщины засветилось удивление, она машинально провела ладонью по щеке Руби и оглянулась с вопросом на остальных взрослых.

– Она напугана, Тханана, – раздался в ночи низкий мужской голос, успокоивших всех – и Руби, и тех, кто явно её искал этой ночью. – Отведи её в дом, пусть поспит.

– Хорошо, Нийсхо, – ответила женщина и, повернувшись к Руби, мягко спросила: – Ты не ранена?

Руби, окончательно потерявшись в ярких ощущениях и совершенно новой действительности, покачала было головой, но голос нашедшего её мальчика вмешался в их с женщиной разговор убеждённым:

– У неё на руке кожа сошла!

Женщина осторожно подняла руку Руби и осмотрела, затем приподняла девочку, помогая ей встать на ноги:

– Пойдём, я перевяжу твою руку.

Руби не нашла ни сил ни слов, чтобы возразить, и потерянно поплелась вслед за женщиной и мальчиком. Она не заметила, что другие взрослые начали осматривать берег, не знала, что все они вооружены. Первая ночь в долине Таргам так и осталась для неё самой загадочной в новой жизни, которую она начала столь внезапно.

Прошли ночь и день, прежде чем Руби смогла понять: её сознание, её душа пробудились в теле маленькой девочки, которая жила в горном селении много лет назад. Девушку мучила мысль, что, скорее всего, в ту страшную ночь малышка умерла; но она не понимала, что произошло и как она сама переместилась назад во времени. Определить ни эпоху ни век девушка так и не смогла, ибо, казалось, в её новой жизни смешалось всё.

Окружавшие её люди говорили на совершенно незнакомом ей языке, и первые месяцы Руби отвечала интуитивно, полагаясь на память тела, которое сохранило знания девочки. Со временем Руби выучила все слова и по привычке лингвиста много часов провела, анализируя их звучание и построение предложений. Язык племени Ламар, горного народа, которому принадлежала ХынСаа, по мелодичному звучанию и словам, вбиравшим множество значений, сильно напоминал ей арабский. Девушку немало восхищала как лаконичная манера разговора, так и глубина смыслов, позволявшая выразить мысль несколькими словами. Не сразу Руби поняла, сколь сильно язык связан с бытом ламарцев.

Люди горного племени отличались высоким ростом, худощавым телосложением и светлым обликом; с сухими лицами, бледной кожей и зачастую тонкими чертами лица, они напоминали девушке аристократов, волею случая оказавшихся в горах. Все без исключения дети были светловолосыми: пепельно-русыми, златокудрыми или рыжими; волосы их темнели со временем, и среди взрослых встречались даже тёмные шатены. Черты лица у мужчин были чуть более резкими, чем у женщин, они смотрели глубоко посаженными глазами из-под выступавших надбровных дуг, прятали неизменно волевые подбородки под бородами, коротко стриженными, как и волосы, и ступали ровно, держа осанку подобно военным, подняв голову и взирая на окружающих с достоинством. Сдержанные во всем: в разговоре, движениях, еде – спокойные, благородные и трудолюбивые, ламарцы вскоре совершенно покорили Руби своими строгими обычаями и нравами.

Это было очень воинственное племя. Умением стрелять из лука и сражаться на мечах отличались все без исключения мужчины, прекрасно ездили на лошадях все, даже маленькие дети, многие хорошо метали копья. Руби долго не могла понять, в чём причина, но вскоре и она осознала, что племя подвергается постоянным нападениям соседних из-за плодородных земель, на которых живёт. Беспредельная, граничащая с безрассудством храбрость ламарцев пугала её вначале, после вызвала восторг, а затем и бесконечное уважение. ХынСаа, по всей видимости, и сама была смелым ребёнком, и Руби чувствовала отчаянное желание присоединиться к уезжавшим на сражение защитникам племени всякий раз, когда они покидали селение, – желание, которое за двадцать пять лет прошлой жизни не было таким острым.

Ламарцы вспахивали земли и сеяли на них ячмень и овёс, пасли табуны лошадей, отары овец и стада коров, косили и собирали стога сена по осени, приносили из леса дичь и ягоды, ловили в реке Хий рыбу. Первый год Руби, которая никак не могла принять новую жизнь, был омрачён чёрной депрессией: она никак не могла привыкнуть к новой обстановке, новой пище и посуде, новым домочадцам и друзьям. Её убивало всякое воспоминание об университете, о подругах. О Рэе. Она скучала по нему до слёз, до острой боли в груди, без конца плакала и пряталась от всех, мечтая, чтобы её оставили в покое. Окружавшие испуганно шептали, что ею в ту ночь овладел злой дух, и убегали, прячась от гнева Тхананы, матери ХынСаа.

Сознание двадцатипятилетней девушки, заключённое в тело маленького ребёнка, томилось от веса прожитых лет, которые не принадлежали ХынСаа. Руби знала, что ей никто не поверит, и это так же мучило её. Люди воспринимали её не по годам взрослые суждения, как знамение и дар девочки, родившейся в семье вождя племени, Нийсхо. Тханана была жрицей, и ХынСаа предстояло в будущем занять её место, поэтому её одарённость многим дарила радость и веру в то, что племя ждёт светлое будущее.

Несколько лун спустя Руби смирилась с произошедшим, начала привыкать к новому языку, новому порядку, новым обязанностям. Её ум всегда был пытливым, и вскоре жажда узнать окружавшее её лучше вытеснила и отчаяние и тоску. Шло время, день сменял ночь, зима – лето, и Руби всё чаще стала называть саму себя новым именем. К семнадцати годам о прошлой жизни напоминали лишь редкие приступы тоски, неизменно связанные с воспоминаниями о Рэе, образ которого, трепетно хранимый в памяти, не вытеснили ни новые друзья, ни новые законы, ни новые переживания.

Камни осыпались под ногами ХынСаа, медленно спускавшейся к роднику, ветер играл золотисто-каштановыми прядками, обрамлявшими её лицо, и складками скромного коричневого платья. Бивший между холмами ключ был местом паломничества многих девушек, приходивших сюда, чтобы набрать воды в кудалы – так ламарцы называть медные кувшины с тонкими изогнутыми ручками и высокими горлышками. Спуститься и набрать воды из родника было почти обрядом, ведь именно здесь незамужние девушки могли встретиться с юношами и знаками поведать о своей благосклонности: подать кудал попросившему воды было равнозначно согласию на брак.

ХынСаа остановилась, чтобы оглядеть раскинувшуюся перед глазами долину. За тринадцать лет она не привыкла к её величественной, захватывающей дух красоте. Возвышавшиеся вокруг горы охраняли её, подобно атлантам, и по-весеннему прохладные солнечные лучи бликами скользили по базальту, песчанику и сланцу слагавших их пластов, снопами падая из-под серебристых туч и заливая Таргам золотом. Сочной зелени холмов едва-едва брызгами коснулась разноцветная россыпь красных маков, белых клеверов и жёлтых головок сурепки, сверкала хрусталём бежавшая через долину полноводная Хий, бравшая начала в горах и постепенно превращавшаяся из быстрой горной речушки в спокойную равнинную реку.

Девушка вдохнула полной грудью свежий горный воздух, стремительно холодевший в сгущавшихся сумерках, и поспешила к роднику: она должна была вернуться затемно. Ненадёжные камни выскальзывали из-под ступней, но выросшая в этих местах ХынСаа без труда продвигалась вперёд. Ноги её сами ступали правильно и легко. Наконец, спустившись к ключу, она склонилась над влагой, журчавшей прохладой, и не удержалась от порыва глотнуть, зачерпнув воды, прежде чем набрать кудал. Вода здесь была невероятно-вкусной: чистая, студёная, она была слаще мёда и молока. Вытерев губы тыльной стороной ладони, ХынСаа замерла в предвкушении, заслышав знакомый цокот копыт, и привычным движением изящно опустила кудал в родник. Вода хлынула в горлышко, и девушка сдержанно улыбнулась, услышав традиционное: