Перед бурей

от прохожих и проезжих мы слышали, что езды от Омска

48

до Томска десять дней, от Омска до Иркутска три недели,

а от Омска до Владивостока, почитай, два месяца...

1 августа 1892 года я поступил в приготовительный

класс Омской мужской гимназии. Хорошо помню этот зна

менательный в моей жизни день. Еще накануне я с утра

волновался, не мог ничем заняться, нервно проверял книж

ки и тетради, которые я завтра возьму в класс, несколько

раз надевал и снимал свою новенькую гимназическую фор

му. Ночь я спал плохо и вскочил на ноги ни свет, ни заря,

Мать сама отвезла меня в первым раз в гимназию — жел

то-унылое двухэтажное каменное здание с крытым дере

вянным крыльцом — и сдала меня с рук на руки полному,

седому, в ливрее, гимназическому швейцару. Поглядев на

меня, швейцар как-то странно крякнул и несколько презри

тельно заметил:

— Маловат, маловат-с господинчик... Ростом не вышел.

Мне было тогда всего лишь восемь с половиной лег, и

в серой гимназической форме, с огромным ранцем за спи

ной я действительно походил на головастика. Заметив,

однако, что мать вспыхнула, и, видимо, опасаясь какого-

нибудь реприманда, швейцар поспешил примирительно при

бавить:

— Ничего-с, подрастут-с... Со всеми бывает-с...

Еще мгновенье—и я потонул в многоголовой, шумной,

крикливой, куда-то бегущей толпе гимназистов.

Возвращался домой я уже пешком, сначала с группой

одноклассников, а потом один, и когда, нарочито развязно

вбежав в свою комнату, я размашисто бросил ранец в

угол, мать моя почти с ужасом воскликнула:

— Ваничка!.. Что с тобой?

И она указала на большой синяк, украшавший мою пра

вую щеку под глазом. Приняв самый равнодушный вид,

как будто бы ничего особенного не случилось, я скорого

воркой бросил:

— Пустяки!.. В перемену немного потолкались.

— Хорошо потолкались!—с сердцем воскликнула мать

и стала прикладывать к синяку примочку.

На самом деле история была гораздо серьезнее. В боль

шую перемену на дворе гимназии началась драка между

двумя группами мальчишек. Я был невольно вовлечен в

драку, и один третьеклассник, славившийся своей силой,

здорово «дубанул» мне кулаком по лицу. У меня даже

искры посыпались из глаз, но я удержался и не заплакал.

49

Это было мое первое гимназическое крещение. Однако я

считал ниже своего достоинства рассказывать матери все

подробности.

Первым год моей гимназической учебы не оставил в

моей памяти почти никаких воспоминаний. Должно быть,

В

нем не было ничего замечательного. Сидел я на первой

парте, учился хорошо — был третьим-четвертым учеником

из тридцати семи, — поведение имел пять, прилежание и

внимание — по четыре. Однако большого интереса к учебе

у меня не было. Объяснялось это, видимо, тем обстоятель

ством, что дома я был подготовлен лучше, чем то требо

валось для приготовительного класса, и гимназия мне пока

не могла дать ничего нового.

К этому же периоду относится и мое первое знакомство

с «научной работой». Отец мой, как я уже рассказывал,

занимался различными опытами и исследованиями. При Ом

ском военном госпитале имелась маленькая захудалая лабо

ратория. Она состояла из двух небольших комнат с чрез

вычайно скудным набором самых необходимых инструмен

тов и приспособлений. Обычно лаборатория всегда была

пуста: никто из госпитальных врачей не интересовался на

учной работой. При лаборатории жил старик-сторож, от

ставной солдат Потапыч, смотревший на свою должность

как на своего рода синекуру. Потапыч по целым дням про

падал на базаре, который находился в двух шагах от гос

питаля, и занимался там мелкой спекуляцией. К лаборато

рии Потапыч относился презрительно.

— На кой она шут сдалась!—любил он рассуждать.—

Коли ты порядочный дохтур, дык лаболатория тебе не

нужна: ты и так все знаешь... Ну, а ежели ты плохой дох-

тур, дык тебе никакая лаболатория не поможет...

При такой общей установке не приходилось удивлять

ся, что на столах, термостатах, колбах, пробирках и про

чей лабораторной утвари неизменно лежал толстый слой

никогда не стиравшейся пыли.

Когда отец стал систематически работать в лаборато

рии, Потапыч был возмущен и не скрывал, что это совсем

не входит в его расчеты. Скоро он перешел к скрытому са

ботажу. Побившись с Потапычем некоторое время и не по

лучив результатов, отец махнул на него рукой и разрешил

ему проводить время на базаре. Вместо Потапыча отец ре

шил приспособить в помощь себе меня. В ранние вечерние

часы он брал меня с собой в лабораторию, и я стирал пыль

50

с инструментов, следил за температурой термостатов, пере

мывал колбы и реторты, записывал цифры производимых

отцом взвешиваний. Мало-помалу я входил в колею своих

обязанностей и даже начинал кое-что понимать в опытах,

производимых отцом. На моем попечении были также

морские свинки, которых отец употреблял для своих экспе

риментов и которые жили в большой деревянной клетке,

стоявшей в кухне у нас дома. Я кормил и поил этих сви

нок, следил за состоянием их здоровья, чистил клетку, под

брасывал солому. Особенно хотелось мне научиться само

му производить взвешивания на химически точных весах.