Перед историческим рубежом. Балканы и балканская война

Но г. Викторов ни за что не хочет примириться с такой принципиальной постановкой вопроса. Он требует, чтобы не забывали при этом его самого, его пятилетнего пребывания в Болгарии, его осведомленности, его добросовестности, его благородства. В организованной славянофильством круговой поруке молчания он не согласен быть Викторовым 17-м, он хочет быть единственным в своем роде.

Он на каждом шагу тычет читателю свое пятилетнее пребывание в Болгарии, как будто ценз оседлости заменяет собою ценз добросовестности или ценз… проницательности! Вместо того чтобы прямо и просто ответить на вопрос: истребляли ли болгарские войска помаков, пленных и раненых турок и вешали ли мирных жителей под предлогом шпионства, он провозвещает моральные сентенции, вроде той, что прогрессивная пресса должна «стоять на страже истины, прежде всего и вопреки (!) всему», и что поэтому… что поэтому?…поэтому он, Викторов, молчал и молчит относительно таких фактов, детали которых он, конечно, не всегда мог установить, но в существе которых он нисколько, разумеется, не сомневается. В этом и состоит скверная сторона всех этих мнимых возмущений, всего этого самоохорашивания, этих ударов кулаком в собственную грудь. Все это – тартюфство – и только. Знает г. Викторов, знает и не сомневается, что прославленный Радко Дмитриев отдавал приказ принимать меры к ускорению транспорта путем истребления раненых и пленных турок, и что приказ этот широко применялся. Знает г. Викторов, что, под видом шпионов и башибузуков, истреблялись мирные турки. Знает, что дочиста снесено было село (одно ли?) крестьян-помаков. Все знает. Знает он, что в качестве корреспондента он вовсе не обязан был давать точный подсчет или именной перечень всех зарезанных и изнасилованных, но что он обязан был не скрывать самого факта массовых зверств, – факта, в котором он не мог сомневаться. Не сомневался в этом ни один из тех русских корреспондентов, с которыми мне приходилось встречаться, – а большинство их писало в славянофильствующих газетах. Мне известно, в частности, что одна из этих газет тщательно вытравляла из писаний своего софийского корреспондента малейший намек на болгарские жестокости, – даже такой, который проходил сквозь сито цензуры. Поступали ли так же и другие славянофильские редакции, или же корреспонденты у них сами были «догадливее» и в поисках синей птицы абсолютной истины умели не видеть той страшной правды, которая вокруг них творилась, – это, разумеется, все равно. Но круговая порука молчания была политическим фактом, и читатель русский никогда не забудет, что его обманывали в одну из самых критических эпох политической жизни Европы. И ввиду этого обстоятельства г. Викторову из «Речи» стократно выгоднее раствориться в остальных шестнадцати Викторовых, чем заботиться о том, чтобы облик его надолго запечатлелся в памяти читателя.

Политический облик г. Викторова вполне выяснился для меня уже из его первого полемического фельетона, где он взял на себя защиту болгарской штабной цензуры против обвинений – не только моих, но и всей вообще независимой печати. Он там развил – и «Речь» отвела ему для этого свои столбцы – вотчинно-полицейский взгляд на военную цензуру, как на мать-командиршу, которая не только охраняет тайну военных операций, но и блюдет добронравие журналистов, проверяет источники их познания и направляет их на правый путь. Он взял под свою защиту тех болгарских «радикалов», которые сочли для себя возможным превратиться в цензурных агентов стамбулистского штаба, чтобы препятствовать журналистам разоблачать насилия и таким образом налагать на насильников узду. Несгибаемый софийский легитимист «Речи» требовал молчаливого признания цензуры, как dura lex.

Я имел неосторожность заметить мимоходом, что в этом определении штабной цензуры – «дура лекс» – нужно вычеркнуть, по крайней мере, второе слово, ибо болгарская военная цензура не «лекс» (закон), а свободное, сверх-законное творчество стамбулистского генерального штаба. Викторов не удержался и поторопился даже в этом совершенно побочном вопросе показать себя во весь свой рост, как правдолюбец, одобренный штабом к употреблению. «Ваше указание на государственный переворот, – пишет г. правдолюбец, – путем которого якобы только и удалось ввести в Болгарии военную цензуру, является просто результатом вашего, г-н А. Ото, незнания болгарской конституции». Читатель – человек от природы робкий, и тон натиска рассчитан здесь на то, чтобы запугать его. Однако же, вместо этого голословного утверждения было бы лучше, если бы г. Викторов попросту сослался на ту статью болгарской конституции, в которой он отыскал законное основание для цензуры. Этого, однако, Викторов не делает. Почему? Да потому, что такой статьи нет. Военная болгарская цензура вполне анти-конституционна. Это не только мое мнение и не только мнение всей действительной болгарской демократии, – так же точно смотрят на вопрос и те моральные болгарские «октябристы», которые видят в цензуре «печальную необходимость». Но где же и когда реакционные посягательства на конституцию не оправдывались требованиями «необходимости»!

Как смотрит сам штаб на свое незаконное детище, не знаю. Но не сомневаюсь, что штаб весьма заинтересован в том, чтобы его частичный coup d'etat истолковывался, – вопреки голосу демократии – как акт, находящийся в полном согласии с конституцией. Такого истолкования г. Викторов не дает потому, что не умеет. Но он делает такое утверждение. Он показывает, что «рад стараться», раз дело идет о защите болгарской военной реакции от обвинений со стороны болгарской и русской демократии. Таков этот рыцарь «сей истины».

«Киевская Мысль» N 66, 7 марта 1913 г.

7. Война и социал-демократия

Л. Троцкий. ИХ РАБОТА

Наши потомки, которые будут жить в более здоровых условиях, чем живем мы, с ужасом будут разводить руками, знакомясь из исторических книг с теми способами, какими капиталистические народы разрешали свои спорные вопросы. Самая культурная часть света, Европа, превращена в сплошной военный лагерь. Правительства озабочены исключительно тем, чтобы как можно большее количество людей вооружить как можно более жестокими орудиями истребления. Буржуазные партии в парламентах передают в руки правительств новые и новые сотни миллионов на нужды армии и флота. Буржуазная пресса всех стран сеет тревогу и отравляет народное сознание ядом шовинизма^{36}.

Вот уже полгода, как на Балканском полуострове льется кровь человеческая. У мелких балканских династий разыгрались аппетиты, каждая норовит получить как можно большую долю европейской Турции; из-за Адрианополя и Скутари продолжают гибнуть все новые тысячи турецких, болгарских и черногорских крестьян, рабочих и пастухов. В то же время между самими балканскими союзниками отношения натянуты до последней степени. И нет ничего невероятного в том, что окончание войны союзников с турками будет началом войны болгар с греками или сербами – из-за дележа добычи. Шестая балканская «держава», Румыния, не принимавшая участия в войне, ощущает, однако, большую потребность в присвоении того, что плохо лежит, и предъявила, как известно, Болгарии свой счет «за невмешательство». И пока еще неизвестно, чем будут подписываться обе стороны на счете: простыми чернилами или опять-таки кровью.

Но балканская война не только разрушила старые балканские границы, не только разожгла до белого каления взаимную ненависть и зависть мелких балканских держав, – она сверх того надолго вышибла из равновесия капиталистические государства Европы.

Шесть великих европейских держав разделены на две враждующие группы: с одной стороны стоит тройственный союз (Германия, Австро-Венгрия и Италия), с другой стороны – тройственное согласие (Англия, Франция и Россия). Эти две группы действовали на Балканах согласно старому правилу всех насильников: «разделяй и властвуй!». Германия и Австро-Венгрия «поддерживали» Турцию и Румынию, т.-е. посылали туда своих военных инструкторов (руководителей) и сбывали по дорогой цене свои товары, а особенно пушки и ружья. Тройственное согласие таким же точно способом «поддерживало» на Балканах Болгарию, Сербию и Грецию.

Военный крах Турции и усиление за ее счет балканских союзников несет, следовательно, воду (обильно окрашенную кровью) на мельницу тройственного согласия.

Опьяненные «славянскими» победами наши русские ура-патриоты считают, что настал, наконец, благоприятный час свести при помощи победоносных балканских «братьев» счеты с ненавистной Австро-Венгрией. Французские шовинисты, по тем же самым причинам, считают своевременным расквитаться с Германией за свое поражение в 1870 году, когда Франция потеряла две провинции: Эльзас и Лотарингию. С другой стороны, Австро-Венгрия, в борьбе за свое влияние на балканский рынок, который грозит ускользнуть от нее, вооружается до самых зубов, мобилизует свои резервы, бряцает оружием, словом – всячески показывает, что отнюдь не намерена сдавать свои позиции перед грозными окриками петербургских политиков и их сербских подголосков. Германия, стоящая со своей могущественной армией за спиной Австрии, тоже учла по-своему происшедшие перемены и сделала свой вывод: усилить вооружение!

Европейское равновесие, и прежде крайне шаткое, теперь совершенно расшатано. Решатся ли вершители европейских судеб довести на этот раз дело до общеевропейской войны, – предсказать трудно. Но один результат шовинистических усилий уже налицо: во всей Европе происходит бешеный рост милитаризма (солдатчины), и международная шайка лавочников, торгующих броненосцами, пушками, ружьями и порохом, пожинает сказочные барыши.

Мобилизация Австро-Венгрии, лишь сокращенная в настоящий момент, но не отмененная, поглотила уже сотни миллионов рублей, привела в расстройство все хозяйство страны, подвергла рабочие массы ужасам безработицы и голода. На укрепление своей армии Германия сразу вырывает из хозяйственного оборота полмиллиарда рублей и сверх того готовится свой военный бюджет повысить на 100 миллионов рублей в год.

Франция, стремясь уравнять свою армию численно с германской, готовится совершить реакционный скачок назад, заменив двухлетний срок военной службы трехлетним; одновременно она увеличивает свой военный бюджет. Наконец, Россия значительно повышает свой военный контингент (ежегодный солдатский набор) и увеличивает свои расходы на армию и флот против прошлого года на 144 миллиона рублей. Военный бюджет 1913 года поглощает теперь у нас – страшно вымолвить – 866 миллионов рублей, в шесть раз больше, чем народное просвещение.

Таковы итоги работы капиталистических правительств, буржуазных партий и профессиональных дипломатов: рост и без того непосильного бремени милитаризма, задержка культурного развития, рост шовинистического ожесточения и – как увенчание всего – постоянная опасность кровавой свалки европейских народов в перспективе!

«Луч» N 61 (147), 14 марта 1913 г.

Л. Троцкий. РАБОТА ПРОЛЕТАРИАТА

Кровавый хаос и всеобщее обнищание на Балканах, засилие империализма^{37} во всей Европе, лихорадочный рост вооружений, постоянно висящая над головой опасность международной войны, – таково общественное и политическое состояние так называемого цивилизованного человечества в настоящий момент. И всякий мыслящий человек, который не продал своей души чорту шовинизма, должен спросить себя: неужели же во имя этого постыдного результата человечество страдало и боролось в течение долгого ряда веков? неужели же главная задача нашей техники – строить все лучшие и лучшие машины убийства? неужели же у человечества нет других способов устроиться на нашей планете, кроме способов взаимного истребления, калеченья и разоренья?