Перед солнцем в пятницу

– А хочешь, к нам приходи. Вместе поужинаем. Я и одежду твою принесла, вон там положила. Солнце сегодня было, быстро все высохло.

– Мария Ивановна…

– Что, сынок?

– Почему вы так добры ко мне?

Она застыла у двери, подыскивая верные слова.

– Тут… Дарья заходила, тебя спрашивала. Говорит, что ты обещал ей… приварить что-то.

– Это не я обещал, а он. Пусть идет и варит сам. – Виктор вдруг удивился тому, что деда Григория он называл «отец» и на «ты», а жену его по имени-отчеству и на «вы».

– А хочешь, я тебе тут занавески повешу? Уютнее будет.

– Это не мой дом.

– Ну, на месяц-то твой.

И Виктору показалось, что она, таким образом, ему про деньги напомнила. «А может, это аферисты какие-то, может, заодно они, развести меня хотят как мальчишку?» – подумал Виктор, но вслух не сказал. Старушка вдруг, будто прочитав его мысли, резко и решительно направилась к столу и принялась на нем возиться.

– Не годится это, сынок. Ты от голода ослаб. Я бульону сделала. Давай-ка сама покормлю.

И вновь она села возле Виктора, который застеснялся сначала, не хотел, а когда она поднесла ложку, осторожно выпил с нее ароматный бульон.

– Я уж не настолько слаб, Мария Ивановна.

– Лежи-лежи, – тихо сказала она и продолжила кормить его. – Сегодня у Макаровых, у Даши, кстати, теленка закололи. Вот и мы с дедом мяса прикупили маленько.

– Знает ваш дед, как деньги зарабатывать. И не жаловались на него жильцы здешние?

– Как не жаловались? Еще как жаловались! Только он законов-то не нарушает. Ходит в чем мать родила – по своему участку. Песни горланит – тоже не с ранья и не ночью. А что приходит к ним – так это он у меня общительный.

– А я чем ему приглянулся?

– Так ты ж еще дом не купил! – отшутилась Мария Ивановна. – Вот купишь, тогда и поглядим, что он с тобой сделает.

Виктор не смог не улыбнуться, и старушка, увидев, что он улыбается, вся засветилась. Бульон в миске уже закончился, но Мария Ивановна осталась сидеть на кровати рядом с Виктором.

– Мария Ивановна, а этот… Егор, который тут жил. Как он умер?

Виктор думал, что женщина разволнуется, а она и бровью не повела:

– Ты не бойся, сынок. Я уж тут святой водой, не раз… И батюшка приходил. Чисто здесь. Да и Егор человек был хороший. Руки у него лечебные были. Он меня от бесплодия вылечил… Только вот… Сына-то я родила. А вырастить не сумела.

– А что этот Егор делал? Как именно лечил?

– Как-как… руками, словами. Дыханием. Вот тебе сколь годков?

– Тридцать два.

– А мне тридцать три было, когда я родила. А деду – тридцать шесть. Егор с Григорием подружились сначала. Егор спрашивал, отчего это у нас детишек нет. Хотя ему и спрашивать не нужно было – они так все видел. Пришла я раз к нему. Он уложил меня вот сюда, на эту кровать, а сам стоит надо мной. Руки мне на живот положил, поглаживать стал, шептал чего-то. И мне тепло стало! Я и забылась от тепла того.

– И после этого вы забеременели?

– Не сразу. Я еще ходила к нему. Он водил по мне руками, косу расплел однажды. Пошепчет что-то на кончики пальцев, а потом мне в голову эти пальцы. Потрет-потрет и по волосам до конца ведет. Потом вновь руки на живот положит и опять шепчет, в самое ухо.

– А на грудь он, случайно, руки не клал?

– А как же! – ничуть не смутилась Мария Ивановна. Клал и на грудь. Молока чтоб вдоволь было.

– Все ясно. И правда, чудо, – иронично заметил Виктор, но старушка не уловила интонацию, видимо, потому что слишком чиста была душою.

– Да я уж не помню, чего только он не делал, сынок! Тут коснется-пошепчет, там коснется-пошепчет, и так легко на сердце. Я даже сознание теряла, вся какой-то… благостью будто наливалась. И вот так сходила к нему несколько раз и понесла потом.

– А с ребенком-то что? Умер?

– Не знаю, сынок… если бы умер, я бы почуяла. Жив, жив мой сын! Григорий не велел мне его забирать. Беременная была, не тронул. Если и ударит, то по лицу или за волосы, но живот не трогал. А когда я рожать поехала, сказал, если я с ребенком ворочусь, обоих убьет. И оставила я его. А я сама к мужу вернулась…

– А других детей почему не было?

– Бог не дал. Хотя я надеялась… И сына забрать хотела, все упрашивала мужа, но он не верил, что это его сын. Я думала, остынет маленько, и мы за ним съездим. Так годы и прошли.

– Не остыл… стало быть…

Мария Ивановна увидела, что Виктора потрясла эта история, и решила оставить его. Он поднялся с постели, чтобы проводить ее.

– А целитель, Мария Ивановна, вас одну лечил?

– Что ты! Вся деревня к нему ходила!

– Что, все бесплодные?

– Почему? С разными болезнями ходили. У кого голова болит, у кого спина. Всех лечил.

– Только женщин? Или мужчин тоже?

– Только женщин. Мужчин он не видел. А женские болезни – сразу!

Виктор усмехнулся: «Не видел, значит! Ну-ну». На этот раз, старушка, кажется, уловила сарказм:

– И вовсе не о том ты думаешь, сынок! К нему и детей водили! Он и их лечил!

– Да понял я, Мария Ивановна, понял. Чудотворец был ваш Егор. А что умер-то тогда? Да еще молодым.

– Это уж одному богу известно. Я когда поняла, что Господь мне дитя послал, пошла сказать ему, Егору, спасибо. Сказала, а он долго смотрел на меня, руки на живот положил и говорит: «Да, свершилось». А потом: «Мария, я преступил. Проводи меня». Я думала, он уезжать собрался, говорю, конечно, помогу! Что, где, вещи уложить, суечусь… Обернулась, а он уж стоит вот тут, – она показала на то место возле двери, рядом с Виктором, – с веревкой, в глаза мне глядит. Я и ахнуть не успела… как он… «Прощай, Мария, сына родишь», – сказал и повесился.

Она перекрестилась.

– Я думаю, он все равно в рай попал. Раз такой дар у него был. Сварливые от него ласковыми уходили, больные – здоровыми. Пойду я, сынок. Дед осерчает. Засиделась я у тебя.

– До свидания, Мария Ивановна. Спасибо за ужин.

Она вышла было, да обернулась на Виктора:

– А что ты меня Мария Ивановна, а его – отец? – сказала она с какой-то не то болью, не то обидой.

– Так он… не представился… вот я и… – растерялся Виктор.

– Так и я не представилась, – ответила она с улыбкой, – как узнал-то? Дед меня по имени уже лет тридцать не называл.

И они глубоко поглядели друг другу в глаза, и оба, не выдержав этого взгляда, поспешили расстаться.

Виктор в ту ночь не спал совсем. Может, потому, что днем отоспался, а может, потому, что не мог, все думал, думал. То в доме сидит, то лежит, то во двор выйдет. Услышал, наконец, березу. Еще вчера молчала она, а сегодня едва слышно зашептала листьями. Виктору почему-то хотелось взять Григорьеву бензопилу и спилить ее, березу эту, только потому что он, Григорий, посадил ее. Вскоре зазвучал соловей, так красиво пел, на разные трели. Виктор слушал и не верил, что одна маленькая птичка может издавать столько звуков. Пел соловей долго, звал к себе соловушку, звал, звал, а она все не шла к нему… Виктор недоумевал, отчего не уедет? Ведь собирался же. А опять вон день прошел. Больно ему здесь. Свежо, воздух хороший, люди добрые, дом чистый, еда вкусная, и все это невыносимо больно, будто душа вся выворачивается, рвется на куски, и уж не собрать потом, не собрать за всю жизнь! А может, душа у него и была в клочья, вся в дырах, прорехах, и вот только теперь она срастается в нечто целое, а это, быть может, еще больнее, чем когда рвется…