Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947

Песни русских девушек разносились над крышами бараков, в которых никто не мог уснуть.

От постоянной жары и духоты клопы словно озверели. Поэтому многие пленные спали на улице, на песчаных насыпях, которые образовались между зарывшимися глубоко в песок корпусами. Они были похожи на бойцов Иностранного легиона, эти измученные пленные, которые прикрывали свои головы какой-нибудь тряпицей.

И только венгры строили себе настоящие шалаши, в которых спасались от клопов и ночной росы. Все это выглядело очень пестро и напоминало настоящий цыганский табор.

Если я теперь до часу ночи и прогуливался с каким-нибудь приятелем взад и вперед по песчаной дорожке между колючей проволокой и бараками, то делал это не потому, что не хотел растолстеть, чтобы при следующем комиссовании остаться на кухне. Я уже успел позабыть, что такое голод. Теперь я отдавал отчет всем своим действиям.

То, что я временами делился хлебом то с одним, то с другим приятелем, которые в противном случае никогда бы не получили лишнего куска хлеба, было только одной стороной моих намерений.

Впрочем, прошло довольно много времени, прежде чем я пришел к мысли, что мой друг Мартин тоже не отказался бы от лишней горбушки хлеба. Просто Мартин был таким человеком, который сам никогда первым не заговорил бы об этом. Можно было себе представить, что, когда его охватывает печаль, он встает на табуретку и играет на скрипке. Но то, что он никогда не говорил о голоде, еще не означало, что он не испытывал его.

Во время моих ночных прогулок мне часто приходилось разговаривать с такими людьми, как ученый Ольбрихт, о котором фрау Ларсен однажды сказала: «Было бы хорошо, если бы кто-нибудь предупредил его!»

Но мне доставляло удовольствие разговаривать и на отвлеченные темы.

Позднее, когда курсантов перевели из школьной зоны в отдельный корпус лагерной зоны, у меня снова появилась возможность подолгу беседовать с Мартином.

Например, мы обсуждали следующие темы:

«Если пленный заходит в антифашистскую библиотеку, берет в руки «Историю древних времен» и читает: «Наука однозначно доказала, что Бога нет», то это не производит на него особого впечатления. Но вопрос заключается в том, придает ли Бог такое же большое значение различию между смертью и жизнью, между бытием и небытием, как это делаем мы».

«Вообще, интересуется Бог еще жизнью на этой земле, или он уже совсем отступился от нее?»

«Заботится ли Бог также и о пленных?»

— Иногда мне кажется, что заботится, но в другой раз я думаю иначе. Вопрос в том, насколько сильно он заботится, — говорю я. — Если мне придется умереть раньше срока, отпущенного Богом, то тогда это будет для Бога тяжелой потерей. Однако, пока человек жив, он, прежде всего, занят работой!

Возможно, что Бог — это только религия. Ведь что означает это латинское слово «религия» в переводе? Связь!

Бог — это связь, которая удерживает вместе мир, людей, времена и все власти, не дает им распадаться.

Если рассматривать эту проблему с такой точки зрения, то и марксисты со всей своей диалектикой могут верить в Бога. Разве не утверждает диалектика по Энгельсу: «Все вещи связаны друг с другом!»

Не существует ничего отдельного. А связь — это Бог.

— Такое восприятие Бога кажется мне немного расплывчатым, — возражает Мартин. — Тогда можно назвать Богом наличие и действие некой силы вне мира.

— Это действительно спорный вопрос теологии, существует ли Бог в нашем мире, за его пределами или и там и там. Но гораздо важнее, верит ли человек в религию, в то, что все в нашем мире взаимосвязано, в то, что все наши хорошие и плохие поступки, так или иначе, имеют свои последствия.

Поэтому верно утверждение, что все беды проистекают оттого, что в сознании людей слишком мало религии.

В сущности, взаимосвязь существует в мире сама по себе. Но пока мы научились только все разделять. Мы не научились еще соединять. Мы расщепляем атом и превратили в развалины полмира. Теперь нам надо научиться строить атомы и новый мир. Но это способны сделать только те люди, которые видят эту взаимосвязь или, по крайней мере, верят в нее.

— Раньше мы слишком сильно погрязли в ереси и фривольности. Но мы всего лишь крайне левое крыло мировоззренческой общности, в центре которой стоит Бог.

— Несмотря ни на что, в ближайшие сто лет им надо со всех церковных кафедр говорить только о взаимосвязи в мире, а не о непреодолимой пропасти между миром и Богом.

На этом мы решили закончить нашу дискуссию, которую вели глубокой ночью, прогуливаясь взад и вперед между колючей проволокой и корпусами, полными клопов.

Потом мы легли спать.

Я тоже расположился на песке между двумя «барханами», которые насыпались с крыш соседних корпусов. Я закутал голову, оставив свободными только нос и глаза. А поскольку я снял очки, то этой ночью звезды мерцали на небосклоне особенно красиво.

К утру стало холодно. От ночной росы мы, как всегда, промокли. Каждое утро мне требовалось некоторое время, чтобы мои руки и ноги обрели прежнюю подвижность, и я мог выполнять свою работу на кухне.

Поэтому вскоре я нашел себе новое место для сна. По лестнице, стоявшей снаружи, я вскарабкался на крышу кухни, пролез в слуховое окно на чердак и расстелил на полу принесенное с собой одеяло. Вокруг меня летали летучие мыши. Однажды в окно заглянула бродячая кошка. Сквозь потолок мне было слышно, как старший повар ночной смены ругал остальных поваров, которые недостаточно усердно драили крышки котлов.

В течение нескольких недель я спал на этом чердаке над двадцатью кухонными котлами. Я не знаю, почему однажды вечером я не полез по лестнице на чердак, а остался в корпусе. На вторую ночь после того, как я перестал спать на чердаке, загорелся котел с подсолнечным маслом, которое надо было прокалить из-за неприятного привкуса.

Словно при взрыве, высокий язык пламени ударил в потолок кухни. За несколько секунд большое деревянное здание было охвачено пламенем. Всем, кто находился в помещении кухни, удалось спастись лишь с большим трудом.

Мои приятели, которые знали, что я ночую на чердаке кухни, были поражены, когда увидели меня живым и здоровым.

После этого случая я задумался, не стоит ли мне как-то изменить свое поведение.

Но ничего нельзя было изменить. Так пусть все идет, как и прежде.

Глава 41

Я радовался, что теперь могу переносить мешок весом семьдесят килограммов с кухонного склада к котлу и не падаю под его тяжестью.

Я также радовался, что после большого пожара меня перевели на маленькую кухню.